Мэг Кэбот: Отчаянная девчонка

– Ма–ма, – недовольно протянула Люси с заднего сиденья, – не надо, а? Во–первых, они ни за что не пойдут, а если и пойдут, то… Посмотри на Сэм! Я умру со стыда, если нас увидят вместе.

– Люси! – одернул сестру папа, но ему не стоило волноваться: я давно привыкла к этим своеобразным выражениям сестринской любви . Люди вроде нее всегда заняты только собой. Они не пропустили ни одной распродажи, а падение Берлинской стены не произвело на них никакого впечатления.

Я же больше озабочена мировыми проблемами, например, тем, что более трех миллионов детей на планете ложатся спать голодными, а когда правительству нужно сэкономить на образовании, оно прекращает финансировать школьные кружки художественного творчества.

Именно поэтому еще в начале учебного года я покрасила всю свою одежду в черный цвет – в знак траура по своему поколению. Поколению, которому есть дело только до того, что произойдет в сериале «Друзья» на следующей неделе и будут ли майки с принтами актуальны в новом сезоне. Признаюсь, у мамы случилась истерика, когда она увидела, во что я превратила свой гардероб. Но по крайней мере она узнала, что хотя бы одну из ее дочерей интересует нечто более значительное, чем французский маникюр.

Сейчас мама лучезарно улыбалась, хотя лично я не видела повода для радости: на улице было по меньшей мере сорок градусов, и меня вовсе не привлекала перспектива плавиться от жары на трибуне и пялиться на девчонок, которые скачут туда–сюда в тесных полосатых свитерах.

– Сейчас мы их уговорим, – сказала мама Люси. – Сэм? Катрина? Папа обещал сводить нас в китайский ресторан после игры. – Она вопросительно посмотрела на меня: – Уверена, Сэм, мы найдем тебе какой–нибудь гамбургер.

– Простите, миссис Мэдисон, – начала Катрина, хотя извиняться было не за что. Она не могла пойти по уважительной причине: стоило ей появиться на каком–нибудь школьном мероприятии, как наша так называемая элита набрасывалась на нее с насмешками. – Мне пора домой. Воскресенье – день…

– …отдыха. Знаю, – закончила мама, которая слышала это уже миллион раз. Мистер Салазар, посол Гондураса в Вашингтоне, настаивает на том, чтобы в воскресенье дети не выходили из дома. Катрину выпустили только на полчаса – вернуть фильм в прокат. Наша прогулка явно затянулась, но Катрина решила, что раз уж они все равно ходят по воскресеньям в церковь, то нет ничего страшного в том, что она чуть–чуть подышит воздухом.

– Ричард, – недовольно позвала Ребекка, оторвавшись от своего ноутбука. Она сидела сзади, рядом с Люси. – Кэрол. Поехали уже.

– Папа, а не Ричард. И мама, а не Кэрол, – поправила мама.

– Извините, но, может, двинемся? У меня батарейка всего на два часа, а надо написать еще три листа к завтрашнему дню.

Одиннадцатилетней Ребекке следовало бы учиться в шестом классе, но она ходит в «Горизонт», школу для особо одаренных детей, где обучают по программе первого курса института. По–моему, все ребята там – абсолютно не от мира сего, и тот факт, что в «Горизонте» учится сын нашего президента, лишь подтверждает мое мнение. Да, замечу кстати, что сам президент, по–моему, тоже не в себе. Так вот, Ребекке не ставят оценки в полугодии – ей посылают отчеты и рекомендации. В последних документах было написано: «Ребекка отлично успевает по всем предметам, но ей следует поработать над коммуникативными навыками и эмоциональной зрелостью».

Итак, по уровню интеллекта и мироощущению Ребекке было где–то около сорока, но вела она себя как шестилетний ребенок. Именно поэтому я даже радовалась, что она не ходит в обычную школу: подростки, овладевшие в совершенстве коммуникативными навыками, не оставили бы сестренку в живых.

Мама вздохнула: в колледже она была звездой, как теперь Люси. У нее даже был титул Мисс Символ школы. Мама не понимала, что упустила в моем воспитании и, по–видимому, винила во всем папу. Он никогда не был никаким символом и, как и я, большую часть времени проводил в мечтаниях.

– Ладно, вздохнула мама. – Тогда иди домой. Но не…

– …открывай дверь незнакомым людям, – закончила я. – Знаю.

Можно подумать, к нам заходит кто–то кроме Булочницы, жены нашего соседа – дипломата из Франции. Мы называем ее Булочницей потому, что примерно раз в три недели она впадает в ностальгию и печет невообразимое количество багетов, которые потом продает по пятьдесят центов. Я просто подсела на эти багеты. Если честно, это единственное, что я ем, за исключением гамбургеров, потому что, увы, терпеть не могу фрукты и овощи, а также рыбу, блюда с чесноком и еще многое другое.