Вероника Кузнецова - Горбун

Пока мы обедали, разговор, естественно, шёл о недостатке продуктов в СНГ и о скудном ассортименте продуктов на столах российских жителей. Ира уже не застала волнующие события на родине и судила о них когда по газетам, а чаще всего — по телевизионным передачам, поэтому представление о нашей жизни было у неё или преувеличенно трагическим или недопустимо легкомысленным, так что говорила главным образом я и к концу затянувшегося обеда поняла, что беседовать на русские темы — трудное и неблагодарное занятие, так как истинного понимания добиться невозможно, а все усилия приводят к тому, что начинаешь противоречить сама себе.

Поразительно, что о моей жизни и особенно о жизни русских граждан вообще мы могли говорить часами, но о себе Ира ничего не могла сказать. На вопросы о работе, о муже, о друзьях она давала однообразные и скучные ответы, не дающие никакого понятия о её жизни в Дании.

— Но ты не жалеешь, что уехала из СССР? — спросила я и тут же поправилась, вспомнив, что такой страны больше не существует. — Из СНГ. — А так как это сообщество и в то время не казалось особенно прочным, уточнила. — Из России.

— Нет, — твёрдо ответила Ира. — Я здесь отлично устроилась, и мне здесь нравится. Возвращаться в ваш бардак не собираюсь.

Мне стало обидно за свою обнищавшую страну, но возразить против «бардака» было нечего. Обидно было и за то, что Ира так категорически отстранилась от нашего «бардака», употребив определение «ваш», но формально она была права, а о моральной стороне проблемы спорить было бы затруднительно. Пришлось молча проглотить унижение, которому подверглась я как представитель критикуемой страны и не продолжать разговор на эту больную тему. Было ясно, что, уехав в благополучную Данию, Ира копила не нежность к родине, а глухое раздражение, словно не она добровольно покинула гибнущую Россию, а процветающая страна выбросила её за ненадобностью в отдалённый и суровый край. Впрочем, в газетах было много статей о психологии эмигрантов, и я решила обходить все острые углы, чтобы в дальнейшем у нас с Ирой не возникало причин для недовольства друг другом. Мои решения всегда отличаются редким благоразумием, жаль только, что зачастую они забываются, едва возникнув. Однако, благодаря моей разумной политике, которой мне каким-то образом удавалось придерживаться, мы провели чудесный вечер, а весь следующий день посвятили осмотру достопримечательностей и города как такового. Мне было важно научиться ориентироваться в нём и самостоятельно находить дорогу домой и не хотелось, чтобы Ира чувствовала себя обязанной повсюду меня сопровождать, а кроме того, нельзя было забывать и про её работу. Не могла же я сидеть весь день дома, а на улицу выползать вечером, волоча за собой усталую женщину.

К Нонне мы нагрянули через день после моего приезда. Выяснилось, что она специально готовилась к приёму, напекла всяких вкусностей, наварила и нажарила горы еды, и мы просидели над этой роскошью, болтая и поглощая доступное для каждого количество пищи, до самого прихода её мужа. Не знаю почему, но мне показалось, что Нонна с тревогой ожидала появления закопавшегося в прихожей Ларса, но напряжение слетело с неё, едва радостно улыбающийся муж вступил в комнату. Впрочем, я могла наделить её собственным беспокойством, причину которого я совершенно напрасно описала так подробно. К счастью, Ларс забыл о моих злополучных повестях, был весел, говорлив и гостеприимен, так что минутное смущение растаяло без остатка. Плохо было то, что Ларс не заговаривал о своей работе и удачах, а я, боясь напомнить ему о собственном провале, не решалась расспрашивать. Нонна говорила, что некоторые его книги быстро раскупаются, но пишет он медленно, а последние творения читателям не понравились и вызвали очень неблагоприятные отклики. Я уже начала подступать к ней с просьбой дать почитать произведения её мужа, но, с несчастью, они были на датском и не существовало перевода даже на английский, с которым я бы кое-как справилась, а сама она датский не знает. О чём муж пишет, Нонна могла сказать лишь приблизительно, и от её объяснений в голове у меня не прояснилось. По моему мнению, раз Ларс свободно владел русским, то он был обязан сам перевести свои книги на этот язык, хотя бы для того, чтобы жена и друзья могли их прочитать, но, вероятно, моё мнение было спорным.

За весь вечер мы с Ларсом не перемолвились и словом наедине, кто знает, не к обоюдному ли удовольствию, но зато в нашем маленьком обществе говорили преимущественно мы вдвоём, потому что у нас нашлось неожиданно много общих интересов, а взгляды на большинство событий в области политики, литературы и искусства настолько совпадали, что вслед за удовлетворением у меня даже возникло опасение, не подделывается ли мудрый писатель под мой скромный интеллектуальный уровень. Нонна изредка вставляла замечания, а Ира помалкивала, прислушиваясь, но не решаясь нарушить наш многоумный разговор. Беседуя с Ларсом, я не замечала молчания подруг, но, придя домой и раздеваясь в своей комнате, я перебирала в памяти мельчайшие подробности прошедшего дня, и вдруг мне стало неприятно. Я не сразу поняла причину этого чувства, но потом пришла к выводу, что в перемене настроения виновата не только моя болтливость, но и молчаливость Иры и Нонны. Я с трудом, но могла допустить, что наша с Ларсом беседа настолько заинтересовала их, что они решили только слушать, однако ясно припомнила, что до появления Ларса они тоже предпочитали обращаться не друг к другу, а только ко мне. Нонна говорила, что Ларс терпеть не может Иру, а на практике выходило, что Ларс хоть редко и сдержанно, всё же говорил с ней, а Нонна не могла себя пересилить и избегала подруги. Не скрою, у меня мелькнуло подозрение, что Ира в чём-то перед Ноной провинилась и это имеет отношение к Ларсу, но думать о таких вещах мне показалось делом очень тягостным, и я решила или не докапываться до истины или насколько возможно оттянуть это занятие.