Елена Хуторная - Я – радость

Стараюсь приходить пораньше, пока хотя бы дети еще в школе. К счастью, я жаворонок, так что такой график меня нисколько не тяготит, да и самой Оле так удобнее.

Их кот – просто чудо. Дня не проходит, чтобы я не посидела, держа его на коленях и прислушиваясь к тому, как он мурлычет от моих поглаживаний. Думаю, ему тоже нравится побыть со мной, потому что он тоже устал от постоянного шума и суеты вокруг.

С Олей приятно иметь дело, но некоторые ее поступки приводят меня в замешательство.

– Тебе постельное белье разложить по комплектам или наволочки с наволочками, а простыни с простынями? – спросила я ее вчера.

– Да без разницы, – отмахнулась она беззаботно.

Я разложила, как сочла нужным, а сегодня складывала в комод полотенца и увидела, что все белье пересортировано.

Или поинтересовалась у нее, какой чай лучше заварить к обеду.

– Да все равно, – отозвалась она.

Я заварила зеленый, а потом на кухню зашел Виктор и с удивлением приподнял брови:

– А ты чего это, Олюнчик, пьешь зеленый чай? Ты же не любишь.

Кажется, Оля слегка покраснела после его замечания.

Странно все это.

Я радость, мне тепло и спокойно, всех люблю.

Все будет хорошо.

Три дня назад мне снова позвонили по моему объявлению, которое, оказывается, исправно выходило все это время, и тоже предложили постоянную работу. Я съездила на встречу с хозяйкой. Не спала две ночи и сегодня пришла к Оле.

– Ты только не пойми меня неправильно, – сказала я, – но мне кажется, нам лучше расстаться. Ты не подумай, мне все у вас нравится, и все эти два месяца, что я работаю у вас… – пробормотала я и тут поняла, что Оля, несмотря на свой обеспокоенный вид, испытывает чувство облегчения.

– Ты тоже заметила это, да? – спросила она меня.

– Кажется, да.

– Все-таки нельзя смешивать работу и дружбу, – улыбнулась она.

– Нельзя, – улыбнулась я ей в ответ.

Напоследок мы пили чай с вишневым вареньем.

Чудесные люди, чудесная жизнь. Мне тепло и спокойно.

В ту ночь я спала на редкость хорошо.

Моя новая нанимательница не просто красива – она потрясающе красива. И ее муж – условно говоря, муж, потому что они не расписаны – так же невероятно хорош. Они самая невероятная пара, какую я когда-либо видела. Их таунхаус находится в черте города и похож на игрушку – что снаружи, что внутри. Я всегда думала, что в таких домах не живут: такие дома снимают для рекламы, чтобы вы тоже когда-нибудь захотели их купить. Рядом с такой жизнью чувствуешь, насколько несовершенно твое собственное существование. С тех пор, как я работаю у них, постоянно ловлю себя на том, что пытаюсь оправдать себя: почему у меня самой нет всего этого, почему я не такая же сногсшибательная, почему у меня нет мужчины и дома, хотя бы даже собственной квартиры! Я никакая не радость, я скучная и посредственная унылость, способная только на то, чтобы безупречно вымывать грязь за другими.

Мою новую хозяйку зовут Тиша. Сначала я думала, что это производное от какого-то иностранного имени, что было бы вполне логично, учитывая, что Тиша – мулатка, но потом оказалось, что это что-то вроде прозвища, производное от ее фамилии – Тимофеева. И имя у нее вполне прозаическое – Анна. Аня Тимофеева. Но Тиша, конечно, звучит гораздо загадочнее и необычнее, так что я понимаю, почему она выбрала для себя это имя.

Я вообще, кажется, готова оправдать ее в чем угодно: в том, что, придя поздно домой, она может не смыть на ночь косметику, что она упаковками употребляет снотворное, что постоянно грубит маме и никогда не звонит ей сама, что не читает ничего, кроме глянцевых журналов, и все свободное время преимущественно тратит на поддержание своей неотразимости: салоны красоты, тренажерный зал, бассейн, магазины. Но мне хочется прощать ее за все это, потому что когда я на нее смотрю – а делаю я это при каждом удобном случае, – испытываю такое восхищение, что, кажется, можно питаться от него бесконечно, никогда больше не есть, не пить и даже, наверное, со временем – если понаблюдать за ней достаточно долго – можно будет не дышать.

Она на редкость пластична, каждое ее движение – это музыка, каждая черта ее лица и тела – высочайшее искусство; даже когда она выходит утром с размазавшейся вокруг глаз тушью, с всклокоченными волосами, в мятой шелковой сорочке, то и тогда она кажется мне самим совершенством, потому что только совершенство может так размазаться, всклокочиться и помяться, чтобы это вызывало восторг, подобный моему.