Алана Инош: Вдох, выдох

К ладоням присоединились губы. Кира прослеживала жадным, прерывистым дыханием линии тела Яны, прорисовывала их вожделеющей невидимой кистью. Вдох, выдох — плечо; вдох, выдох — пупок. Нырнув в его тёплую ложбинку языком, Кира застонала.

— Погоди-ка! Давай, я тебя тоже намажу, а то живо обгоришь, — внезапно осадила её Яна.

— Мучительница, — вырвалось у Киры. — Сколько можно меня мариновать?!

— Маринованная Лютова — моё любимое блюдо, — засмеялась Яна. — Но если она не намажется, то будет ещё и жареная.

Голос у неё был удивительно широкого диапазона: он мог как щебетать на высоких, режущих слух частотах, так и нырять в грудные, зрелые глубины. Сейчас он пророкотал где-то в районе тридцати пяти лет, ближе к сорока. Женщина в расцвете своих желаний и возможностей.

Мягкие ладошки затанцевали по телу Лютовой, запорхали смеющимися бабочками по спине в обжигающем аргентинском танго. Яна раззадоривала, дразнила, поддерживала огонь на ровном, стабильном уровне, мудро подпитывая его топливом слов, движений, взглядов, запахов. Углом поворота колен, частотой подъёма дышащей груди. Шириной завлекательного, сводящего с ума промежутка между тёплыми бёдрами. Даже мыслью об этих пыльных тополиных кронах она возбуждала, заставляла ревновать к предмету своих размышлений, вдохновляла завоёвывать место среди её дум.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — сказала Кира. — Сколько в тебе ещё всего скрыто? Знаешь, — она засмеялась, откидывая голову назад, чтобы ощутить щекой щёку Яны, скользнуть по ней в доверчиво-нежном касании, — после вскрытия замка пилкой я ожидаю всего, чего угодно.

— Тебя это настолько впечатлило? — усмехнулась Яна, нажимая тонкими, но сильными пальцами на ключицы Лютовой. — Да дело-то плёвое, замок самый примитивный, даже ребёнок справился бы. Это же не сейф.

— Ого, а ты и сейфы вскрываешь? — подаваясь всем телом назад, чтобы впитать больше близости, захватить больше площади тёплого соприкосновения, хмыкнула Кира. — Ты у нас медвежатник?

— Меня готовят во владелицы сейфов. — Умело массирующие руки Яны перемещались ниже, изучая, прощупывая мускулы и задевая чувствительные — или готовые к чувствам? — точки. — Но чтобы обезопасить себя от преступников, надо уметь мыслить, как они. Знать лазейки, способы. Просчитывать их действия и вовремя устранять свои уязвимости. От преступника тебя отделяет только добровольно выбранная сторона баррикад, но знаниями ты обладаешь теми же, что и он. Это очень тонкая грань, Кир... Папка мой охотно подтвердил бы, если бы был здесь. Давай-ка по пиву, а? А то горло пересохло.

Это предложение коснулось разгорячённой кожи отрезвляющей прохладой запотевшей стеклянной бутылки. Уже до предела заведённая поцелуями и солнцезащитным массажем Лютова снова ощутила себя сброшенной на ступеньку ниже, но огонь, умело поддерживаемый мудрой жрицей, продолжал жить и вожделеть.

— Ну давай. — Кира потянулась к сумке-холодильнику, пара доставаемых бутылок звякнула, блеснув нарядными этикетками. — Я, честно говоря, думала, что ты больше любишь изысканное дорогое вино...

— Ага, — фыркнула Яна. — А ещё устрицы и фуа-гра.

Она смачно чпокнула открывалкой, и над горлышком бутылки юрким хвостом джинна поднялся седой туман.

— Маман говорит, что пиво — плебейский напиток. — Она сделала глоток и с удовольствием чмокнула губами, лаская бутылку взглядом. — А между тем, и она, и мой папка — оба родом из СССР. Откуда она набралась такого снобизма — не знаю, но одно я знаю точно: деньги развращают. Поэтому лучше знать им настоящую цену. Не деньги делают тебя тем, кто ты есть. — Яна блеснула жёсткими и острыми, как коричневые стёклышки, проницательно-прохладными искорками в зрачках. — Не деньги, а то, что у тебя вот тут. — Она тронула пальцем висок — драгоценную черепную коробку, священное мозгохранилище. — Маман думает... как, впрочем, и многие, что я — пустое место без неё. Что при прочих равных условиях я проиграю тем, у кого нет такой маман. И всю жизнь я доказываю обратное — то, что я не мамочкина марионетка, что у меня свои мозги, а не вложенные мне в голову ею. Честно признаться, я уже порядком заколебалась это доказывать.

Яна снова прильнула к бутылке, искренне наслаждаясь охлаждённым напитком. Она смотрела на пыльные тополя, на серую бензиново-никотиновую дымку смога над равнодушным городским муравейником, и спокойное, прохладно-трезвое презрение сквозило меж легонько тронутыми тушью ресницами.