Вера Колочкова - Работа над ошибками

Наташа понимающе покачала головой – давай, давай, Генрих, поторопись за моими адресами-телефонами. Ишь, какой у Таечки внучок выискался. Не кто-нибудь, а Генрих Штольц из Германии…

Вздохнув, она снова опустилась на диван, обхватила ладонями горящие щеки. Нервное возбуждение постепенно утихало, и она еще посидела под бодрую мелодию заставки программы «Время», отрешенно поглазела на строгую, всегда гладко и стильно причесанную ведущую. Потом вдруг подскочила как ужаленная – что ж она тут сиднем сидит, на прически любуется? Надо же срочно к Таечке ехать! Вызывать такси и ехать! Быстрее! Такие у нее новости для Таечки, а она тут расселась!

Вечерний город, будто понимая ее состояние, распахнулся сразу всеми зелеными светофорами, и уже через двадцать минут она стояла перед дверью их «бабьего дома», нетерпеливо шаря в сумочке в поисках ключей. Из двери напротив выглянула соседка, уставилась на нее удивленно:

– Наташенька, что это ты так поздно? Я у вашей старушки была, и покормила, и перестелила…

– Ой, тетя Нина, тут такое дело… У Таечки же дочь нашлась! Представляете?

– Да ты что?! И как? И где?

– Потом, тетя Нина, потом… Я сначала Таечке расскажу…

Уже влетев к старушке в комнату и усевшись на скамеечку возле кровати, она вдруг поняла, что не может говорить вообще. Горло перехватило на выдохе, будто груз новости, который она так легко и торопливо сюда несла, лег огромной ответственностью на плечи. Тяжек отчего-то оказался груз, на удивление тяжек…

– Чтой-то ты, Наташичка, заполошная такая… – слабеньким голоском проговорила Таечка и по привычке потянула руки к ее лицу. – Дай я тебя пошшупаю… Вон и глазки у тебя мокрые… Чегой глазки-то мокрые, Наташичка? Плачешь нето?

– Нянечка… Послушай меня, что я тебе скажу! Только ты не волнуйся, пожалуйста, ладно? Послушай меня… Не волнуйся только…

Горло предательски перехватило спазмом, и она опять то ли всхлипнула, то ли икнула от волнения, прижимая сухие старушечьи ладони к щекам. Никогда она раньше такого не делала с Таечкиными слепыми ладонями, чтобы самой их к лицу прижимать. Лишь выжидала терпеливо, когда завершится процесс «ошшупывания» ее лица. А иногда и крепко сцепив зубы выжидала.

– Только не волнуйся, нянечка, только не волнуйся… – никак не могла она выбраться из этой дурацкой фразы, будто сбилось что-то у нее в голове.

– Да што такое, Наташичка, мнучичка… Не томи, а то у меня аж сердце захолонулось!

– Таечка, твою дочку звали Машей, да?

– Ну да, Марусей, царствие ей небесное… А тебе зачем, Наташичка? Ты меня раньше и не спрашивала никогда… Погибла моя дочка, Наташичка, ишшо в войну погибла. Тогда вся деревня наша сгорела…

– Таечка, твоя дочка жива! Маруся жива, понимаешь? Я сама только что об этом узнала! Из телепередачи! Да ты ее знаешь, эту передачу, вы всегда ее с бабушкой раньше вместе смотрели! В общем, твоя Маруся всю жизнь тебя искала… Она тогда не погибла, не сгорела в доме вместе со всеми, она за тобой в лес побежала! Представляешь? Ее потом партизаны нашли… А после войны она в Германию поехала – думала, что тебя туда немцы угнали… И замуж там вышла! И жила в Германии все последние годы… Таечка! Ты меня слышишь или нет? Да что с тобой? Ты меня слышишь?

Прижатые к ее щекам старушкины ладони вдруг стали невесомыми, как два птичьих перышка, и лицо, как показалось Наташе, совсем отрешилось и странно уплыло в сторону – стало прозрачным, белесым, почти бесплотным. Лишь белый платочек на голове светился в сумерках как доказательство присутствия на подушке старушкиной головы. Испугавшись, Наташа позвала ее осторожно:

– Таечка… Ты меня слышишь? Ты поняла, что я тебе сказала?

– Да, Наташичка, не шуми… Слышу я. Слышу. Жива, значит, моя Марусенька…

Она снова замолчала, лежала тихо, не шевелясь, и у Наташи мороз побежал по коже от этого почти горестного смирения перед радостной новостью. Другие в таких случаях от счастья плачут, а тут – ни единой эмоции. Странно как-то. И неуютно. И неловко за свое собственное молодое и радостное возбуждение. Вдруг старушка заговорила, зашелестела так тихо, что ей пришлось наклониться, чтобы разобрать ее сухое бормотание:

– Значит, не зря мне тогда услышалось… Звала меня Маруся, а я и не поняла…

– Когда звала? В лесу? Значит, ты слышала, как она тебя звала? Она рассказывает, что в лес за тобой тогда побежала.

– Нет… Нет, не тогда. А когда мы с твоей бабушкой в Федоровку ездили.

– С бабушкой? Вы ездили в твою деревню вместе с бабушкой? Надо же, я не знала… А когда?