Анатолий Чупринский - Лихоманка

— Верно! — подтвердил Шагин.

Оба опять вернулись к общему знакомому.

Короче, в тот вечер, пока разогревался борщ, Александр Чистовский и Валерий Шагин дуэтом, перебивая друг друга, клеймили всех знакомых и друзей, сменивших пожилых жен на молоденьких девиц. Осудили эту подлую западную дурацкую моду. И сошлись на том, что в их возрасте превращаться в старых козлов неприлично.

Нехорошо и даже преступно.

— Борщ будешь? — уходя, спросил Чистовский.

— На ночь? — сморщился Шагин. — Это самоубийство.

— Самоубийство в наше время засыпать голодным!

На чем и разошлись.

Шагин намек понял. Надо быть полным идиотом, чтоб не понять. Иначе, с какого перепуга весь этот разговор о Федорищеве? Понял также, теперь он в положении сапера. Один неверный шаг и грянет буря. С непредсказуемыми последствиями.

Где-то на даче в кабинете Чистовский хранит самый настоящий револьвер. То ли, чешского, то ли, израильского производства.

Если Шагин сделает еще хоть один шаг навстречу Машеньки, если он…

Александр Чистовский и пальнуть может. За ним не заржавеет.

— Борщ будешь?

Феликс Куприн слыл среди обитателей писательского поселка барахольщиком. И не без оснований. Сердце его всегда учащенно билось при виде выброшенного на общую свалку старого холодильника, пылесоса или телевизора. Маленького роста, щуплый, подвижный, с большой седой окладистой бородой, Феликс внешне смахивал на уменьшиную копию Льва Толстого. К писательской среде сам Куприн не имел никакого отношения. Хоть и носил вполне писательскую фамилию. Когда-то в конце пятидесятых он окончил Институт Востоковедения. Среди сокурсников были: Женька Примаков, (каждый знает, до каких высот поднявшийся спустя несколько десятилетий) и Юлька Лямпус, впоследствии, знаменитый журналист, писатель и сценарист Юлиан Семенов.

«Не думай о секундах свысока!».

Феликс Куприн мнил себя в поселке Ответственным. С большой буквы. И хотя в правление его не выбрали, а до председателя товарищества ему было еще плыть и плыть, личную сопричастность он ощущал постоянно. Феликсу до всего было дело. И все дачники воспринимали это как данность.

«Эх, где же вы, дни любви-и!» — напевал почему-то в маршеобразном варианте «Элегию» Масне Куприн, направляясь в тот поздний вечер на общую свалку писательского поселка.

Дело происходило уже спустя две недели после той ослепительной вспышки вольтовой дуги у калитки дачи Валерия Шагина.

С «Элегией» в жизни Феликса были связаны исключительно знаковые события. Под нее он познакомился с будущей женой Дорой в гостях у приятеля сокурсника. Почему-то именно под нее им, молодым специалистам вручали дипломы об окончании института в уютном актовом зале. Ее бесконечно крутили через динамики в советском посольстве в Корее, где Куприн прослужил переводчиком целых четыре года. Лейтмотив жизни, одним словом.

На свалку он ходил ежедневно. Даже по два раза в день. Рано утром и поздно вечером. Избирал при этом хитрую тактику. Проходил свою вторую улицу насквозь, заходил в лес, делал небольшой крюк и только потом, озираясь, как иностранный шпион, выбирался из кустов на бетонную площадку с десятком железных контейнеров.

Ощущал при этом мощнейший прилив адреналина.

Писатели с их женами и детьми в массе своей народ непрактичный, бестолковый. Потому и выбрасывали в контейнеры при въезде в поселок или аккуратно складывали возле них абсолютно еще пригодные вещи.

Чего тут только не было! Треснутые кофемолки и кофеварки, утюги и электрочайники, фены, настольные лампы, соковыжималки, баночки, скляночки, подносы, треснутая посуда — без счета. О старых телевизорах и холодильниках и говорить не стоит. Каждый день Феликс приволакивал со свалки нечто чрезвычайно ценное. Со всех точек зрения. Весь поселок знал, оба сарая Куприна под завязку забиты разнообразными, еще вполне пригодными к употреблению, но вышедшими из моды или чуть неисправными предметами быта.

— По грибы? — иронизировал сосед Александр Чистовский, в очередной раз, заметив Куприна на улице с вместительной спортивной сумкой за плечами.

— По ягоды! — огрызался Феликс.

Конечно, он догадывался, над его страстью посмеивался весь поселок. Но реакция соседа Чистовского просто выводила из себя.

С Чистовскими Куприны были в контрах. Жена Феликса Дора называла их не иначе как «эти олигархи». Что неудивительно. Основательных причин тому были две. Идейная и чисто человеческая.