Елена Рахманова: Женское счастье

– А на самом деле бегаю как соленый заяц по редакциям, пристраивая иллюстрации. Я же вижу, что мои на порядок лучше, но у них там свои взаимоотношения: кто-то кому-то что-то должен, кто-то троюродный племянник начальника производственной части и тому подобное… Эх, – Ирина вздохнула, – и ведь поплакаться в жилетку некому: у всех свои проблемы, всем хуже, чем мне.

– Ну, у тебя же Нинуля такая заботливая, – встряла Татьяна.

– Заботливая… в точно отведенное для этого время. А в остальное решает проблемы прямо-таки государственного масштаба, не подступись…

Теперь тяжело вздохнули все трое.

– И что самое обидное: стараюсь, чтобы и в доме было уютно, и лишних денег не истратить. Так они над моим рукоделием смеются.

Если и похвалят, то задним числом. Я что, виновата, что каждую тряпочку, каждую железку могу к делу пристроить, а? Мне же так нравится из ничего сделать конфетку…

Подруги словно по команде подняли взгляд на абажур – пышный, как кринолин, изящный, как фата невесты.

– Но никто моих стараний всерьез не принимает. Я чувствую себя отжившей свой век, нелепой старухой, которая хочет любой ценой привлечь к себе их внимание. Клюшкой, как называет меня иногда в шутку Нинка.

– Да ты что? – не поверила Татьяна. – Так прямо и называет? Да меня мама за такое со свету сжила бы или сама слегла бы с сердечным приступом!

Татьянина мама Полина Денисовна по виду была старушка божий одуванчик. Не больше полутора метров росточку, с пучочком на затылке, никогда в халате и непременно на улице в шляпке. Даже летом. Ходила она мелкими шажочками, громко не разговаривала, предложения строила правильно и ругательных слов, упаси господи, не употребляла. Однако ее упрямству и непреклонности мог бы позавидовать любой старшина стройбата. Достаточно было строгого взгляда из-под сведенных вместе бровок, как тут же хотелось встать по стойке «смирно» или, подобострастно согнувшись, спросить: «Чего изволите, сударыня?»

Это сказывалась беспорочная служба в течение сорока лет на посту учителя математики и по совместительству завуча школы. «Из моих учеников вышли несколько руководителей научно-исследовательских институтов, даже лауреат Нобелевской премии. О простых докторах и кандидатах наук я уж и не говорю», – любила повторять не без гордости Полина Денисовна. Ха! Попробовали бы они выйти куда-нибудь еще, когда их наверняка до гробовой доски будет преследовать бескомпромиссный, требовательный, пронизывающий насквозь взгляд математички…

– Ладно, хватит о грустном! – воскликнула Ирина, вспомнив, что хорошей хозяйке негоже давать гостям печалиться. – Можно подумать, у нас и повода для радости нет! Севе тут привезли ликерчик, обалдеть можно! Щас принесу…

– А он возражать не станет? – спросила вдогонку Татьяна.

– Да кто ж его знает! – легкомысленно бросила Ирина. – Может, и станет, да поздно будет. И потом, не мужское это питье – ликер. У него и виски, и коньяк имеется.

Плоская круглая бутылка как бы состояла из двух – со светлым и с темным содержимым. Тут же стали варить кофе, залили плиту – и пришли в хорошее расположение духа, словно и не было тоскливых исповедей и сетований на происки судьбы и нечутких родных и близких. «Как же замечательно, что мы встретились, и как чудесно проводим время, – звучало рефреном всех последующих высказываний и тостов. – И как хороша жизнь!»

Но слова, как говорится, из песни не выкинешь…

– Ну, передавала тебе привет, ну, сказала, что маму с ее подружками-старушками вывозит на дачу…

Уткнувшись носом в спину мужа, Ирина рассказывала, о чем поведала подруга в сегодняшнем телефонном разговоре. Сева слышал, но не слушал, занятый мыслями о вечернем телесюжете в «Новостях», посвященном некоему историческому событию, непосредственным участником которого он был. О разговоре с подругой муж спросил из чувства долга, и Ирина знала, что ответ ему малоинтересен, посему не вдавалась в подробности.

А подробности были на любой вкус – и умилительные, и тревожные, и вовсе вгоняющие в дрожь. К первым относились сборы на дачу трех приятельниц весьма преклонного возраста: Таниной мамы и ее подружек – бывшей примы-балерины театра Станиславского и Немировича-Данченко Августы Илларионовны Потемкиной и поварихи по образованию и призванию Анны Дмитриевны Осмеркиной. Последняя была твердо уверена, что какой-то там театрик, где дрыгают ногами, не чета ее столовой на Старой площади. «На балет могут попасть все кому не лень, тогда как в наше заведение без пропуска и муха не пролетит», – не раз и не без гордости повторяла она, и ведь была права.