Шарлотта Лэм: Крещендо

Гедеон довел ее до самого края пропасти и теперь надеется своими признаниями добиться того, что все будет прощено и забыто. Напрасно надеется. Даже если он не встречался с Дианой, когда был женат, все равно главными для него были его собственные желания. А разве это можно назвать любовью?

Дело даже не только в том, что она чуть не поплатилась жизнью. Она потеряла ребенка и знала, что эта рана не заживет никогда. Гедеон виноват в этом, из-за него она чуть не погибла под колесами. Он убил ребенка, он убил в ее душе нечто очень важное: тепло и доверие к людям, которое вряд ли можно восстановить.

Гедеон не хотел признаться ей в своих чувствах, потому что в глубине души знал, что когда-нибудь это кончится. По его словам, он надеялся утратить к ней интерес, после того как желание его будет удовлетворено. Гедеон знал, что так будет, однако женился, не задумываясь, что станет с ней, когда она ему надоест.

Тут она вспомнила недавний спор Гедеона с Дианой на дороге, и щеки ее вспыхнули румянцем. Какие сильные чувства обуревали тогда эту женщину, и как холодно и зло оттолкнул ее Гедеон. Марина заметила в его глазах только раздражение и скуку. Значит, таким он бывал в личных отношениях! Теперь она знала, что, еще не осознавая того, она видела свое собственное будущее. Он уйдет от нее именно так, взглянув с ледяным равнодушием, и она останется одна, подобно сломанной кукле, без надежды и утешения.

Гедеон подошел к ее двери и спросил:

— Ты спустишься к столу?

Марина повернула к нему светловолосую головку, и он встретил взгляд, полный ненависти и презрения. Она так живо представила себе, как Гедеон мог бы поступить, а отчасти уже поступил, что принимала воображаемые терзания за настоящие.

Взгляд Марины заставил его побледнеть еще больше, морщинки у глаз и вокруг рта обозначились четче.

— Не смотри на меня так! — непроизвольно воскликнул он.

— Если тебе не нравится, у тебя есть выход. Уходи и не возвращайся.

— Я не могу, — со стоном ответил он. Руки его повисли, в глазах отражалась боль. — Я люблю тебя.

Когда-то он боялся привязанности к ней, теперь Гедеон полностью капитулировал. Марина сомневалась, любил ли он ее раньше, но сейчас она знала наверняка: он ее любит. Марина чувствовала себя совершенно опустошенной. Боль сделала ее настолько чувствительной, что, кажется, тронь пальцем — и она закричит. Она не хотела видеть и принимать любовь и боль Гедеона. У него не было права ни на то, ни на другое.

— Мне нет до тебя дела, — сказала Марина бесцветным голосом. — Уходи. Ты мне надоел.

Гедеон ничего не ответил и вышел. Не нужно было видеть выражение его лица, чтобы понять, что стрела достигла цели. Марина слышала его вздох и почувствовала, как ему хочется возразить ей, но слова замерли у него на губах.

Совсем недавно она была доверчивым ребенком, который не испугался смуглого незнакомца, ворвавшегося в ее жизнь. Теперь, сидя на краю кровати и слушая его тяжелые шаги по лестнице, Марина испытывала дикую радость оттого, что сумела еще раз причинить ему боль.

Тот, кто сам не испытал боли и ее страшных последствий, не может быть жестоким. Жестокость порождается страданием, потребностью ответить ударом на удар. Марина взглянула на себя в зеркало, и отражение в нем ей не понравилось. Еще несколько дней назад юная девушка, которой она считала себя, казалась ей симпатичной. Теперь она увидела в зеркале лицо взрослой женщины и вздрогнула от отвращения. Пережитые страдания изменили это лицо. Однако она оставалась еще очень юной, скорее девочкой, чем женщиной. Оттого Марина с легкостью принимала себя за восемнадцатилетнюю, не замечая, что ей уже двадцать два. Теперь изменилось выражение глаз. Вместе с памятью вернулась боль, а с ней и морщинки, появившиеся благодаря Гедеону.

Марина спустилась вниз и застала Гранди одного на кухне. Он испытующе посмотрел на нее: «Все в порядке?»

Она улыбнулась, кивнула и дотронулась лбом до его плеча. Дед неловко погладил ее по спине.

— Голодная?

Марина увидела салат и ответила «да», удивляясь, что и в самом деле проголодалась. Они уселись за стол и с удовольствием поужинали. Гедеон не появлялся, и она не стала спрашивать Гранди, уехал он или остался.

Они вместе убрали со стола и вымыли посуду. Затем Гранди, не без колебания, попросил ее поиграть.

Она выбрала Шопена. Спокойный и печальный, элегический ноктюрн был созвучен ее настроению, в нем ощущалась чуть ироническая покорность судьбе. Играя, Марина смотрела в окно, а Гранди сидел тихо-тихо, и она едва слышала его дыхание. Он так гордился ею, что становилось грустно. Как бы ей хотелось познать жажду славы, понять упоение артиста на бранном поле концертного зала! Только для того, чтобы доставить деду удовольствие.