Сесилия Ахерн - Подарок

— Что ж, по крайней мере, честно. Вы не против, если я стану звать вас «Лу», пока не узнаю покороче?

Они обменялись улыбками и затихли во внезапном приступе неловкости. Двое мальчишек на школьном дворе, желающие подружиться. Ноги в сверкающих штиблетах начали переминаться, делая легкое «топ-а-топ» — не то в желании согреться, не то как выражение нерешительности — уйти или остаться? Штиблеты медленно повернулись носками к зданию рядом. Их владелец вскоре последует в том же направлении.

— Оживленное утро, да? — небрежно бросил Гейб, чем заставил штиблеты опять повернуться в его сторону.

— Рождество не за горами, тут уж всегда толчея и горячка начинаются, — согласился Лу.

— Толчея мне только на руку, — сказал Гейб, провожая взглядом брошенный ему в плошку двадцатицентовик. — Спасибо, — крикнул он вслед даме, подавшей ему милостыню едва ли не на ходу. Исходя из ее жеста, можно было решить, что монетка очутилась в плошке случайно, просто провалившись в дырку подкладки. Гейб взглянул на Лу широко раскрытыми глазами с улыбкой, которая была еще шире.

— Видал? Завтра кофе я угощаю! — хохотнул он. Лу постарался как можно незаметнее заглянуть в его плошку. Двадцатицентовик там лежал на дне в полном одиночестве.

— О, не беспокойтесь! Я просто время от времени опорожняю ее, ссыпая монетки, чтоб люди не считали, что я очень уж благоденствую. Знаете, как это бывает.

Лу согласился с ним, в то же время не чувствуя полного согласия.

— Не могу же я допустить, чтобы узнали о моем пентхаусе, что за рекой, — добавил Гейб, указывая подбородком туда, где должен был находиться пентхаус.

Лу обернулся, глядя на Лиффи и на новехонький небоскреб на набережной, о котором говорил Гейб. Зеркальные панели небоскреба делали его как бы зеркалом дублинского центра. Восстановленный корабль викингов, пришвартованный у причала, административные и торговые здания, строительные краны на берегу и хмурое, затянутое облаками небо над ними — все отражалось на его панелях и, как в плазменном кристалле, улавливалось и вновь отбрасывалось назад, в городскую сутолоку. Выстроенный в форме паруса небоскреб вечерами подсвечивался синими огнями и служил постоянной темой разговоров дублинцев, по крайней мере, в первые месяцы своего возникновения. Но сенсации недолговечны.

— Насчет пентхауса я, конечно, загнул, пошутил то есть, — сказал Гейб, по-видимому, несколько обеспокоенный тем, будет ли принято его щедрое предложение.

— Вам нравится это здание? — спросил Лу, все еще зачарованно глядя на небоскреб.

— Больше всех других, особенно вечерами. Это тоже причина, почему я именно здесь обосновался. А еще потому, что здесь людно. На одном красивом виде деньжатами не разживешься.

— Это мы построили, — сказал Лу, наконец поворачиваясь лицом к собеседнику.

— Серьезно?

Гейб внимательнее оглядел его. Под сорок, нарядный костюм, чисто выбрит, лицо гладкое, как попка у младенца, аккуратно уложенные волосы, тут и там тронутые сединой, как будто в них сыпанули солью из солонки, а вместе с солью в пропорции один к десяти добавили очарования. Лу напоминал героя старых кинолент — умудренный опытом и обходительный, упрятанный, как в футляр, в длинное пальто из черного кашемира.

— Видать, деньжат на этом немало заработала, — рассмеялся Гейб, но в голосе его почувствовался оттенок зависти, и это встревожило его, потому что до того, как он окинул Лу взглядом, ни малейшей зависти он не ощущал. Встреча с Лу продемонстрировала ему две вещи — как можно ни с того ни с сего стать холодным и завистливым, даже если раньше был человеком теплым и вполне довольным своей жизнью. Сознавая это, он понимал, что, если раньше довольствовался обществом себя самого, то теперь, расставшись с новым своим знакомым, он почувствует одиночество — чувство, вовсе ему не свойственное. Зависть, холод и одиночество — вот что отныне ему предстоит. Все, что надо, чтобы состряпать замечательный, но прогорклый пирог.

Благодаря строительству небоскреба Лу не только заработал деньжат, но и получил несколько наград, сумел купить дом в Хоуте и надеялся сразу же после Рождества пересесть за руль последней, усовершенствованной модели «порше», о чем, впрочем, не собирался докладывать человеку на промерзшем тротуаре, кутавшемуся в блохастое одеяло. Вместо этого Лу любезно улыбнулся, то есть сверкнул фарфоровыми коронками, как обычно, делая два дела одновременно — говоря одно, думая другое. Но это межеумочное состояние мог легко уловить Гейб, что привносило в их беседу еще большую степень неловкости, одинаково смущая их обоих.