Джулианна Морис - Улыбка Моны Лизы

Инстинктивно Ники шагнула к нему, затем резко остановилась и вздохнула. Она никогда не видела более печального человека. Каково это — любить кого-то так сильно, что, когда теряешь любимого, жизнь становится серой и пустой? Страшно пережить подобное. И в то же самое время Ники хотела испытать именно такую любовь — всепоглощающую, удивительную. О такой она только слышала, но никогда и ни у кого не находила, даже у своего отца.

— Думаю, ты захочешь начать на чердаке, — заметил Люк. — Там скопилось много вещей.

— Э-э-э… может, я осмотрюсь для начала? — пробормотала Ники, все еще размышляя о судьбе профессора. Помнил ли он счастливое время, когда его жена была рядом с ним? Ники никогда не говорила на личные темы с Джоном Маккейдом. Но в своих книгах он красноречиво писал о своей жене и ее страсти к садоводству.

— Ну, пойдем, — Люк повел ее по большому дому, указывая на места, где когда-то висели картины. — Мы думаем, что они находятся на чердаке, — объяснил он.

— Как портрет вашей прабабушки?

Люк свирепо посмотрел на Ники. Что она прицепилась к этому проклятому портрету! Вчера вечером в Интернете он поискал сведения об Артуре Метлоке, и то, что он нашел об этом художнике, потрясло его. Картина действительно стоила огромную кучу денег.

Он не разбирался в искусстве, хотя дедушка не раз пробовал заинтересовать внука. И конечно, Люк и не подозревал, что коллекция дедушки может стоить больше пары долларов. Джон Маккейд всегда рассуждал об искусстве в понятиях красоты, а не денежно-кредитных ценностей. Если бы он подкрепил свои уроки долларовыми купюрами, они стали бы более интересными.

— А твои родители уехали во Флориду несколько лет назад, да? — внезапно спросила Ники.

Люк скорчил гримасу. В Дивайне всем было все известно. Именно поэтому он предпочитал анонимность жизни в большом городе.

— Да, но они приезжают время от времени, чтобы присматривать за дедушкой. Тебе нужно что-нибудь, чтобы начать работу?

Ники задумчиво осмотрела холл, где они закончили экскурсию по дому. Созерцательное выражение на ее лице, казалось, отражало больше любопытство, чем попытку собраться с мыслями.

В ней всегда странно сочетались неуверенность в себе и интеллект. На самом деле как-то легко забывалось, какой проницательный ум кроется за ее девичьей стеснительностью. Но даже тогда, в юности, Люк знал, что Ники Йоханссон — потрясающая! Почему же она не уехала из Дивайна в поисках лучшей жизни?

— На самом деле я уезжала на некоторое время, но вернулась, — сказала она, не глядя на него.

Люк вздрогнул, внезапно осознав, что высказал вопрос вслух.

— Я… ммм… думал, ты здесь сойдешь с ума. Дивайн — явно не интеллектуальная столица.

Она пожала плечами.

— Однако колледж здесь превосходный. И потом, я часто путешествую, консультируя музеи. В прошлом году нью-йоркский музей отправил меня, вместе с другими специалистами, в Лондон, чтобы подтвердить подлинность неизвестной картины Рембрандта.

— Но ты живешь здесь. Колледж — всего лишь замкнутый мирок, даже студенты живут в Биардингтоне. Город умирает, и все об этом знают.

Она посмотрела на него, и намек жалости промелькнул в ее васильковых глазах.

— Конечно, я живу здесь, дома, — просто сказала она.

Она живет дома.

Он покачал головой. Для него эти слова были пустым звуком, но ему незачем беспокоиться. Если она хочет похоронить себя в болоте Дивайна, путь хоронит. Слава богу, городок всего в нескольких часах езды на машине от Чикаго, иначе у него были бы проблемы с довольно частыми поездками в штат Иллинойс.

Люк с болью в сердце посмотрел на дедушку, безучастно сидящего на стуле. За весь день Джон Маккейд не делал никаких движений, лишь изредка переставлял стул, словно хотел стряхнуть с себя болезненные воспоминания и печаль.

Люк вздохнул. Они надеялись, что врачи помогут, но безуспешно. Дедушка не мог жить один. Грэмс расстроилась бы, увидев мужа в таком состоянии. Она была так полна жизни и с равной долей энергии занималась и садом, и их многочисленной семьей.

Ники коснулась руки Люка.

— Мне так жаль профессора Маккейда, — прошептала она.

— Тут уж ничего не поделаешь, — с ложным безразличием он пожал плечами.

Ники погрустнела.

— Тебе не нужно притворяться, — сказала она.

— Кто сказал, что я притворяюсь?

— Я. Даже идиоту видно, как ты переживаешь за дедушку. Я же не идиотка.

Да, Ники была далеко не идиотка. И если бы Люк был сейчас в состоянии думать о чем-нибудь, кроме дедушки, он наверняка попытался бы решить, добавили ли годы объема к ее груди или нет. На Ники были джинсы и слишком большая рубашка, которая оставляла простор для воображения. Как это для нее типично…