Бренда Пек - Всё сначала

Лорен тоже прищурилась.

— Нет. — И уже собралась было спросить, что тут происходит, в конце концов, как Тапи выхватил у нее из рук конец посудного полотенца и стал, играя, его тянуть. Она рассмеялась, отняла полотенце, а Тапи рычал и вилял хвостом. Тем временем Соломон закончил уборку в кухне.

— Ваш дядя сказал, вы играете на скрипке. Сыграйте мне что-нибудь.

— Что ж, с удовольствием, — согласилась Лорен, не притворяясь застенчивой. Она любила играть и знала, что людям нравится ее слушать.

Она начала учиться, как только смогла самостоятельно держать инструмент. К этому времени руки дяди уже плохо его слушались, растяжка пальцев становилась все уже и уже.

Они пошли в музыкальную комнату, которая была самой большой на первом этаже, в два раза больше гостиной. Много лет назад, чтобы акустика была лучше, Чесси сломал стену между двумя маленькими комнатами.

Слух у дяди был безукоризненный, хотя он уже давно не играл. Не хотел играть посредственно. Больные руки стали для него трагедией, сделав его жизнь бессмысленной. Сейчас, казалось, он уже примирился с судьбой.

Стены музыкальной комнаты украшали афиши и программы его концертов, газетные анонсы, фотографии с дарственными надписями от тех, с кем он в прошлом концертировал.

Лорен открыла футляр, вынула скрипку и смычок, прошлась пальцами по струнам, проверяя натяжение. Чесси часто говаривал, что руки — это ее сокровище. Поразительная растяжка, пальцы и запястья гибкие и сильные. Он обещал, что она обязательно поедет в Чикаго и будет учиться у лучших педагогов. Но пока держал ее при себе, и Лорен знала, что лучшего учителя она не найдет в целом мире. Всем, что она знала, она была обязана дяде. Музыка заполняла их жизнь. Чесси передал ей все, чему научился сам. Лорен впитывала эти знания как губка, работала с одержимостью, необыкновенно быстро усваивая и запоминая.

Она начала с технически трудной пьесы Вивальди. Обычно Лорен играла ее как упражнение. Пьеса не особенно нравилась ей, она не любила, когда произведение, созданное для одного инструмента, переделывалось и приспосабливалось для другого.

Гардины на окнах были отдернуты, и можно было видеть безмолвную игру лунного света на деревьях сада. Туман над озером сгустился. Время от времени ухо улавливало жутковатые завывания противотуманной сирены, похожие на стоны смертельно раненного зверя.

От Вивальди она перешла к Паганини, лицо ее стало задумчивым.

Музыка была как бы декорацией в жизни Лорен. В этих декорациях играло совсем немного людей. Ее мать умерла, давая ей жизнь, вскоре в авиакатастрофе погиб отец. Первые шаги она сделала, держась за руку Чесси, первые слова произнесла, подражая его интонации. Когда все, что составляло дядину жизнь, рухнуло, он оставил мир, в котором жил прежде, и поселился с ней в этом одиноком доме. Иногда зимой почтальон, проезжавший на велосипеде мимо их калитки раз в день, был единственным, кого они видели. Многим такая жизнь показалась бы тоскливой, но Лорен и Чесси ни о чем не жалели, их мир был наполнен музыкой.

Уже не думая о своем слушателе, она играла свободно и изящно, светлые серебристые волосы рассыпались по плечам. С последним аккордом она увидела свое отражение в темном оконном стекле, и у нее возникло мимолетное ощущение того, что называется deja vu, однажды виденное. Ей показалось, что она уже вглядывалась когда-то в точно такое же отражение. Лорен повернулась — по-восточному непроницаемые глаза Соломона, бесстрастные как два глубоких колодца, наблюдали за ней.

— Благодарю вас, — сказал он тихо.

Этот спокойный голос без особой похвалы заставил ее покраснеть больше, чем любой изысканный комплимент. Она только спросила:

— Вы любите музыку? — Стоило ей произнести эти слова, как она еще больше покраснела, закусила губу: — Извините.

— За что?

Его глаза вдруг опять сузились, полуприкрытые тяжелыми веками, скрывавшими промелькнувшее в них выражение. Лорен и сама не понимала, отчего вдруг стала извиняться, но ей почудилось, будто она по-детски сказала что-то неуместное, бестактное. Она развела руками:

— Я ведь и сама вижу, что любите.

Кейд помолчал минуту, потом поднялся и сказал с улыбкой:

— Давайте сыграем в вист. — И вышел из комнаты в кухню.

Чесси сидел у старого очага, на котором они обычно грели воду. Соломон взял с полки над очагом потрепанную колоду карт, это было место, где всегда лежали карты, и спросил дядю, приподняв черные брови: