Кэтрин Спэнсер: Запретный плод сладок

«Все по порядку, приятель, — бормотал он, сворачивая на стоянку. — Позаботься о делах, найди жилье. Возможно, когда она поймет, что ты здесь надолго, то посмотрит на тебя более благосклонно».

Из-за дорожной пробки, он проехал мост с трудом и свернул в ту часть города, где находились дом Уайтфилдов и другие богатые имения.

Пробираясь по дороге среди обгоняющих друг друга автомобилей, Грант увидел, что навстречу вырулила машина «Скорой помощи», мигающая огнями и с кричащей сиреной. Он прижался к тротуару, пропустил ее и потратил еще пятнадцать минут, добираясь до дома Оливии.

— Добрый вечер, Эдвард, — поприветствовал он лакея. — Я приехал за мисс Оливией.

— Но, сэр, ее нет. — Эдвард выглядел растерянным.

С минуту Грант вспоминал, не перепутал ли он время и место свидания? Или она перепутала?

— А где же она?

— В больнице. «Скорая» только что уехала. Вы должны были…

Грант не стал дожидаться, пока лакей договорит. Он знал, что сигналы, которые издавала «скорая», использовались только в самых необходимых случаях.

Через минуту он уже мчался к больнице, бормоча как заклинание:

— Господи, сохрани ее, сохрани малыша!

Это его вина. Он издевался, ерничал, почти угрожал. «Ты разрушаешь все, до чего дотрагиваешься», — сказала она. Неужели это действительно так? Он, врач, своими руками погубил собственного ребенка! Довел до больницы единственную женщину, которую он любил!

Ее, как дочь Сэма Уайтфилда, поместили в отдельную палату, принесли горячий чай и попросили заполнить кое-какие бумаги. Врачи стали делать необходимые лечебные процедуры, но требовалось время, к тому же госпиталь был переполнен.

Оливия неотрывно смотрела в потолок и казнила себя: это была ее вина. Зачем она сказала отцу, что Грант снова в городе, и они собираются пойти в кафе? Он так слаб, что не способен болеть еще и за нее. Сейчас, даже просто спуститься по лестнице для него суровое испытание. Он умирал, и он знал это. Все, чего он хотел, — еще немного пожить, чтобы увидеть внука.

За дверью слышался слабый скрип резиновых подошв, звон оборудования, шуршание халатов. Сильно шумел лифт, мешая ей забыться сном.

Внезапно она забеспокоилась: за дверью послышались приглушенные голоса медсестер, и звучный мужской. Что-то случилось. Ей стало страшно, захотелось встать и спросить, все ли в порядке с отцом. Но тут распахнулась дверь, и ворвался Грант, с бешеными глазами, осунувшийся, страдающий. Он обнял ее, судорожно прижал к груди и выдавил из себя:

— О, должно быть, все плохо, раз даже он потрясен!

Оливия почувствовала, что задыхается и теряет сознание. Она, ухватилась за Гранта, но туман все больше и больше окутывал ее, и она отключилась.

— Лив, открывай глаза, — мягкий, нежный голос Гранта донесся откуда-то из темноты.

Она очнулась и увидела его, сидящего напротив нее на кушетке.

— Слава Богу! Так-то лучше. — Он убрал локон с ее лба и улыбнулся. — В следующий раз, падая в обморок, предупреждай, ладно? От неожиданности я тоже могу упасть в обморок, ведь мужчина не так закален душевно.

— У тебя слабые нервы? — как в тумане спросила она. — Вот уж не думала!

— Были крепкие, любимая. Но ты расшатала их. А сейчас послушаем сердечко нашего малыша. — И прежде чем она поняла, в чем дело, он обнажил ее живот и стал водить по нему прибором. — Слышишь?

Она слышала энергичные толчки маленького сердечка и думала о другом — износившемся сердце отца.

— Как отец? — прошептала она. — Я слышала кардиоскоп. Он…

— Это был не Сэм, любимая, — спокойно сказал Грант. — Лечащий врач сказал, что он держится молодцом.

Но она видела напряженность в его глазах и села.

— Ты чего-то недоговариваешь. Разреши мне встать, я хочу убедиться, что все в порядке.

— Нет. — Он осторожно уложил ее. — Тебе пока нельзя туда. Успокойся, сейчас для тебя ребенок на первом месте.

— Ты не веришь, что он серьезно болен? Считаешь симулянтом? — Оливия не могла успокоиться.

Грант взял ее руки и поцеловал каждую, а затем проникновенно пробормотал:

— Мне стыдно, Оливия, я, конечно, ошибался, но причина одна — он слишком часто спекулировал на своей болезни. Я же тебя просил сказать правду о причине переезда в дом отца, и что ты мне ответила? Если б я знал, что ты четыре месяца выхаживала его, я бы давно был в Спрингдейле.

— Но когда я пыталась сказать тебе, что отец болен, кстати, еще тогда, в отеле, ты рвал и метал от ярости, не желая ничего слышать.