Даниэль Глаттауэр: Рождественский пёс

Катрин выросла в простой семье. Ее родители относительно просто обрели все то, что имели, включая и Катрин, свое главное сокровище. Мама, Эрнестина (Эрни) Шульмайстер, подцепила папу, Рудольфа (Рудля) Хофмайстера в тот момент, когда его желудок, уподобившись вулкану, решительно выражал несовместимость слишком большого количества алкоголя в виде пива с организмом. Это было во время праздника пожарников-любителей, которые раз в год сами себе устраивали учебный пожар, чтобы хоть раз в год заливать еще что-нибудь, кроме ежедневного личного пожара в груди. В окрестных деревнях было слишком мало домов, да и те были из сырой древесины, которая плохо горела.

— Вам плохо? — спросила Эрни.

— Да, — ответил Рудль в перерыве между двумя красноречивыми подтверждениями этого факта. Он был очень искренним человеком.

После этого они поженились. Не сразу, конечно, а через два года. Если бы у них тогда хватило духу принять нестандартное решение, Катрин Шульмайстер-Хофмайстер носила бы сегодня фамилию Шульхофмайстер.

Может быть, тогда все было бы по-другому. Но скорее всего, нет.

Тридцать лет назад без двадцати двух дней Катрин благополучно появилась на свет. То есть теперь в самый сочельник ей должно было исполниться тридцать лет. В тот день в результате выпавших осадков в виде трехсантиметрового слоя снега город погрузился в хаос и оказался отрезанным от внешнего мира. Снегоуборочная техника не справлялась со стихией. Вернее, ее не было вообще. Городской администрации следовало бы в полном составе уйти в отставку, но она отказалась это сделать.

Во время украшения рождественской елки у Эрни начались схватки. Рудль, как это часто случается с мужчинами, готовящимися стать отцами, застрял в пробке на своем «форде-фиесте». Он застрял бы и без пробки, поскольку ездил на летней резине. Но Эрни не растерялась. Доктор Зокоп с четвертого этажа и акушерка Алиса с первого организовали ей такие домашние рождественские роды, что даже самые матерые бульварные журналисты не рискнули бы описать их в своих опусах по причине особой клишированности обстановки. Когда Рудль вернулся домой, Катрин лежала, так сказать, под елкой, якобы даже украшенная золотым и серебряным дождем, но это уже поэтический вымысел ее бабушки и дедушки. Во всяком случае, позолоченный браслет, подарок Рудля для Эрни (1300 шиллингов после ожесточенного торга), в тот вечер заметно побледнел на фоне этого события. А до рождественского карпа очередь так и не дошла. Зато никто из гостей не подавился рыбной костью.

Понятно, что ребенок, появившийся на свет при таких обстоятельствах, во-первых, обречен на отсутствие братьев и сестер (тут даже ребенок, специально приуроченный к Пасхе, не выдержал бы конкуренции), а во-вторых, неминуемо должен навсегда остаться объектом неутолимых родительских желаний. Любящие Шульмайстер-Хофмайстеры ждали от Катрин длинных черных волос, больших зеленых глаз, красивых белых зубов, ангельского поведения в детском саду, сплошных пятерок в школе и не ждали пубертации — никаких прыщей, никаких постеров с Томом Крузом, никаких закулисных страстей во время концертов «AC/DC» и никаких частных курсов игры на бонго у «Джима с Ямайки», который знал, что главное в жизни, а именно — свобода. Более того: никаких поцелуев взасос до четырнадцати лет, никаких дискуссий о безопасном сексе до шестнадцати и никаких беременностей до восемнадцати. А вместо этого: экзамен на аттестат зрелости, по возможности с отличием, по возможности одной левой. Потом учеба, по возможности в медицинском институте. Однако тут Катрин в первый раз проявила упрямство и пошла изучать машиностроение. Но это была просто шутка, и после трех месяцев удивления и шока — родительского и своего собственного — она бросила машиностроение и устроилась на работу медико-техническим ассистентом в офтальмологическую клинику. Родители были счастливы и реабилитированы в глазах знакомых и родственников. Глаза все-таки тоже как-никак относятся к медицине.

Теперь им нужно было от нее практически только одно: зять, мужчина на всю жизнь, элегантный, умный, из хорошей семьи, с хорошим достатком, с хорошим вкусом и хорошими манерами, настоящий джентльмен («Фрау Шульмайстер-Хофмайстер — вы позволите мне называть вас мамой? — у вас лучший кофе на свете»). И с точки зрения Шульмайстер-Хофмайстеров, это была трагедия: такого мужчины не было. Он до сих пор так и не переступил их порог, не вошел в их жизнь и даже не замаячил на горизонте. Через какие-то считаные дни Катрин исполнится тридцать — и… Нет, об этом нельзя даже подумать, не говоря уже о том, чтобы произнести это вслух. Нельзя даже просто выразить на лице свою озабоченность этим фактом в разговоре с «Золотцем». Можно только — в виде исключения беззвучно — написать об этом в нашей книге: Катрин приближалась к своему тридцатилетию и до сих пор не имела мужа!!! А значит, не имела ни ребенка, ни семьи, ни домика с садиком, ни своих собственных грядок с овощами, ни зеленого лука — ничего!