Наталья Штурм - Уж замуж невтерпеж, или Любовь цвета крови

«Это был короткий роман» – как в песне. Только не роман – гастрольный эпизод. Но я его хорошо запомнила. Почему? Наутро, когда мы улетали, он подошел, с благодарностью посмотрел мне в глаза и сказал: «Спасибо…»

Погода в Москве преподносила сюрпризы. Дождь шел непрерывно: то накрапывал, то усиливался в непроницаемую стену. Когда идет дождь, мне хочется любви. Хочется бежать друг к другу под проливными струями и с разбегу ударяться о любимое тело, прятаться в сильных руках и так стоять, застыв от счастья.

Бывает, состояние любви приходит, когда предмета любви еще нет. Просто любишь и мечтаешь о Нем. А когда призрак мечты вдруг материализуется, ты соединяешь мечту и реального героя в одно целое и свято веришь, что нашла наконец свою половину.

В отличие от меня Люся верила, что дождется Единственного. Мы дружили еще со школы, но были полярно противоположны. Поэтому никогда не ссорились. Поссориться с Люсей было невозможно. Она была тиха, спокойна и бесконфликтна. Весь ее внутренний бунт к несправедливой женской доле проявлялся в том, что иногда она звонила жене проклятого Жучинского и говорила ей, что ждет ребенка. Подлый Сергей Сергеевич никак не выполнял обещание жениться, данное… восемнадцать лет назад! За эти годы Люся успела родить от него очаровательную Светланку, закончить два института, поработать и администратором кафе, и управляющей крупной компанией. В выходные дни Люська писала стихи и плакала. Потом звонила мне и плакала, читая свои стихи.

Вопреки всем теориям о наследственном невезении (если мать одинокая, то и дочь будет маяться) у Люси была образцовая семья. Мать и отец любили друг друга безумно. Прожили сорок лет вместе без единой ссоры. Отец был ректором гуманитарного института, а мать – доктором наук и просто замечательной женщиной. У Люськи все должно было сложиться, как в сказке: блестящее образование, замужество, трое детей, обеспеченный быт и счастливые глаза.

Где, когда и в какой проклятый момент она встретила этого трусливого скунса Жучинского, сейчас уже не вспомню, но думаю, это был самый плохой день ее жизни.

Самое парадоксальное, что Люська со мной не согласна. Восемнадцать с лишним лет этот подлец не устает каждый день обещать, что завтра настанет час «X» и он уйдет к «своему родному Лисенку» навсегда. Восемнадцать с лишним лет она свято верит, что так и будет.

– Дура! – кричу я ей в трубку в силу темперамента.

– Ты знаешь, может, я и дура, но мне никто другой не нужен, – тихо отвечает она и жалобно плачет.

Люська – заноза в моем сердце. Ей я звоню спросить совета, нужен ли мне Роберт.

Ее советы такие же, как уголки губ, – горестно опущенные.

– Не нужен тебе Роберт. Женатые из семьи редко уходят. Тем более собака есть.

Люська была знакома с теорией «полного комплекта».

– Уйдет. Просто не нужно этого ждать. Установка такая: уйдет – хорошо, не уйдет – ну и фиг с ним.

– Молодец – умеешь. Я так не могу, – констатировала собственное бессилие подруга. – А ты Жанне звонила? Что она говорит?

Жанна была вечерней подругой. Ей я звонила после двенадцати ночи.

Жизненная гладь безмятежного Жанкиного счастья настраивала меня совсем на другой лад. Жанна была замужем уже тринадцать лет. Муж – хорошо известный в узких кругах певец – жил по принципу «чтобы завидовали». Рос сын – очень музыкальный паренек. Жанночка была рассудительной, доброжелательной и до тошноты справедливой. К ней я приезжала примерить на себя эту сладко-приторную атмосферу благополучия. Заряжалась, но местами жало и чувствовалось легкое удушье. Меня не покидало ощущение, что так хорошо просто не бывает, что, если порыться, из какого-нибудь шкафа обязательно выпадет скелет, да не один. Но Жанна умела молчать о своем личном, а я не любила расспрашивать. Словом, Жанночка в нашей компании была самой положительной героиней – образцовая верная жена, заботливая мамочка и умная советчица.

Мы договорились встретиться – Люська, я и Жанна – у нее дома, на выходных.

В гостях у Жанночкиного мужа был поэт Симон.

Мы с ним были хорошо знакомы, даже однажды сотрудничали над одной песней. И мог бы родиться «плевок в вечность», как многие артисты называют песни-хиты, но угораздило Симу сунуть в пасть моему домашнему любимцу – крокодилу Феде свой поэтический перст – тот его и тяпнул. Сима не растерялся и тут же сочинил стих «Не кусайся, Федя, не кусайся». Свое творение поэт оценил в такую сумму, что я спросила: «А если без укуса – тогда сколько?» На что Сима философски заметил, что травмы на производстве оцениваются по двойному тарифу. Я же, в свою очередь, заметила, что неизвестно, кто больше пострадал, Сима или мой любимый гладколобый кайман, который, вкусив плоть великого творца, теперь отказывается от пищи.