Алисия Дайтон: Её прошлое

Величественные, они стоят в вечном безмолвии, окутанные низко плывущими жемчужно-серыми облаками. Они ловят самый ранний отблеск восхода, отражают последний луч заката. Солнце одевает прекрасных близнецов в золото, луна изливает на них потоки серебра. Это горы-близнецы, поднявшие свои вершины над прекраснейшим городом Канады. Англичане называют их «Львами Ванкувера».

Но индейцам неведомо английское название этих гор. Они жили здесь, когда большой город Ванкувер был лишь в помыслах Сагали Тайи — главного индейского божества. Только один великий индейский шаман знал, что когда-нибудь настанет день и большое селение бледнолицых раскинется между Фолс-Крикоми Инлетом. Он увидел это в вещем сне, и сон этот преследовал его много лет. Шаман стал древним стариком, но продолжал слышать те же голоса, которые впервые услышал в юности:

— Между двух узких полос соленой воды поселятся белые люди. Тысячи белых людей. Индейцы переймут их обычаи, станут жить, как они, станут во всем, как они. Не будет больше великих военных плясок, не будет битв с другими могучими племенами. Индейцы потеряют свои земли и леса, дичь и рыбу, свою древнюю веру и одежду. Молодежь забудет язык отцов, сказания и обычаи предков. Индейцы будут не в силах вернуть все это. Можно много дней взбираться по горным тропам, можно день и ночь плыть по морю, одна луна будет сменять другую, но никогда не найдет каноэ пути к прошлому, к вчерашнему дню индейского народа. Индейцы утратят всю свою храбрость, мужество и веру.

Старый шаман ненавидел эти голоса, ненавидел свой сон, но даже вся сила его колдовства не могла прогнать ненавистные видения.

Сагали Тайи дал ему силу увидеть будущее. Старый шаман заглянул через сотни лет и увидел огромные вигвамы, сотни, тысячи вигвамов, тесно прижатые друг к другу, и длинные прямые тропы, разделяющие их. Он увидел, как по тропам толпами движутся бледнолицые, услышал чужую речь…

— Я стар, о Сагали Тайи! — в горе и в страхе за свой народ вскричал шаман. Скоро я уйду в край моих отцов. Не дай моей силе погибнуть вместе со мной, сохрани навсегда мое мужество и бесстрашие для моего народа, чтобы он мог выстоять под властью белых!

Шаман сел в каноэ и поплыл по позолоченным закатными лучами солнца водам Норс-Арм. Наступила ночь, когда он приплыл к острову и почувствовал, что сила, мужество и бесстрашие покидают его.

Ослабевший шаман поплыл в родное селенье и там рассказал о чудесном острове, где его храбрость и великая сила всегда будут жить для индейского народа, и завещал искать его. А утром старый шаман уже не проснулся.

С тех пор индейские юноши и старцы ищут волшебный остров. Они верят, что, когда найдут его, к ним вернутся смелость и сила, которые были у индейцев до прихода в их края бледнолицых. Потому что храбрость и сила не умирают, они живут вечно…

Внимание Кена Уоррена привлек настойчивый сигнал клаксона, раздавшийся за окном. Выглянув во двор, он увидел шикарный спортивный автомобиль и понял, что на этот раз к нему пожаловал необычный клиент.

Кен недовольно нахмурился: завтра Пасха и не очень-то хочется в праздник работать. Он хорошо помнил, как встретил последнее Рождество; часов в восемь вечера ему позвонил один из окрестных фермеров и попросил принять роды у кобылы, уверяя, что сам не справится. Кен, разумеется, не смог отказать и вынужден был встретить Рождество на конюшне. Кобыла с его помощью ожеребилась благополучно, что лишний раз подтвердило репутацию Кена Уоррена как классного специалиста. Кен действительно был ветеринаром, что называется, от Бога, он был хорошо известен всему Ричвиллу, и люди подчас ждали от него невозможного.

Вот черт, невезуха, подумал— Кен, с тоской глядя на все еще сигналившую машину. Ему еще предстояло привести в порядок сеттера миссис Форман — Кен организовал при своей лечебнице что-то вроде гостиницы для животных, хозяева которых, отлучаясь из города, не могли взять питомцев с собой. Миссис Форман обещала заехать за Консортом около семи, но, перед тем как вернуть пса хозяйке, Кену предстояло подрезать ему когти.

Кен решил проигнорировать не убиравшего руку е клаксона водителя, но пронзительный гудок действовал ему на нервы, к тому же к громкому звуку клаксона присоединился многоголосый собачий лай, в котором солировал дворовый пес Рекс, и какофония становилась просто невыносимой.