Татьяна Тронина: Нежность августовской ночи

– Ленка, привет! – крикнул ей в ответ юный Глеб Мазуров. Она еще что-то сказала, он ответил, и они уже шли рядом по старому парку. Погода, помнится, была какой-то такой… Когда не холодно и не жарко. Тело не чувствует ничего, и это дает странный эффект – ты словно купаешься в молоке. Но это не молоко, это – августовский туман течет среди деревьев и заставляет мальчика и девочку быть ближе.

Побуждает их поцеловаться.

Вкус ее губ тоже розово-золотой. Прохладный и теплый одновременно и влажный, как туман.

Счастье. Господи, господи, вот это было счастье…

А потом лето закончилось, все разъехались, и Глеб Мазуров больше никогда не видел Лену. И не вспоминал о своем первом поцелуе – потому что были и другие поцелуи. Потому что встреча с Ниной, с новой его любовью, стерла все воспоминания.

…А сегодня все повторилось – небо, девушка, солнце. Глеб Мазуров – нынешний, сорокалетний Глеб – вздрогнул и на всякий случай потер глаза. Женщина напротив удивленно улыбнулась ему и отвернулась, опершись на перила катера.

Только тогда Глеб осознал, что таращился все это время на незнакомку.

Это оказалась не Ленка. Ленке сейчас должно быть лет сорок, а этой – гораздо, гораздо меньше. Да и не похожа она на Ленку, если подумать. Ленка уже тогда была высокой, и в будущем грозилась перерасти в каланчу, а эта, напротив, роста чуть ниже среднего. И глаза не такие, и овал лица, и все, все – другое…

Совпали просто цвета, запахи, звуки, температурные перепады, совпали образы – вот и вспомнил Глеб свою первую любовь.

Глеб тоже отвернулся, глядя, как за бортом переливаются блики на зеленовато-желтой, мутной, непрозрачной воде. Дальше возвышалась гранитная набережная, а там – поднимались дома. То новоделы, блистающие мрамором и стеклом, то массивные постройки сталинских времен.

Надо было подойти к Фридриху… Впрочем, зачем? Фридрих занят девицами, он в ударе – орет, декламируя что-то, размахивает руками, девицы визжат, одна вдруг достает из сумочки книгу… О, знакомая обложка. Фридрих Бергер «Садиаль». Перевод Глеба Мазурова.

Визг еще больше усилился. Фридрих задрал нос, очки перекосились на сторону, девицы переводят взгляд с лица Фридриха на портрет, размещенный на обложке… О, как любит живой классик славу!

Фридриху дали ручку, он подписал книгу. Капитан, ставший свидетелем всего этого, тоже попал на крючок чужой славы.

Капитан дает Фридриху Бергеру постоять за штурвалом.

Туристы из Японии тоже вдруг узнали Фридриха. Ахи и охи. Нет, вовсе не обязательно идти туда, Фридрих занят делом – купается в лучах своей славы, а Глеб пока может с чистой совестью отдохнуть.

– Какой же он зазнайка… – отечески-умиленно произнес Иван Павлович. – Хотя, конечно, он гений… Имеет право.

– Ага, – рассеянно ответил Глеб. Набережная была пуста, лишь кое-где стояли припаркованные автомобили. Прохожих почти не видно. Центр города, а какой тихий, безмятежный вид открывался отсюда…

Глеб не хотел поворачиваться. Там, у другого борта, сидела она, незнакомка. Обман. Мираж. Августовское наваждение… А Глеб – нынешний, сорокалетний Глеб Мазуров – уже далек от всех этих миражей. Глупости все это. Прошло – вместе с пубертатом. То, чем он сейчас владеет, в тысячу раз лучше. Сейчас у него есть Нина. И ее любовь. Даже в мыслях не стоит предавать ее – женщину, которая рядом с ним вот уже двадцать лет. Ровно половину жизни.

– Вот я бы так не смог, – бормотал рядом Иван Павлович. – Мне кажется, неприлично привлекать к себе внимание. Вот вы, Глеб… вы ведь тоже человек скромный, сдержанный. Тут дело не в гениальности, а в характере. И куда его все несет, этого Бергера? Третий день с ним по всей Москве мотаемся, и каждые пять минут он что-нибудь придумывает, куда-то бежит, чего-то хочет… Он, конечно, вам как родной, ваш автор, которого вы переводите, но простите меня за откровенность – я уже больше не могу…

Глеб кивнул, буркнул что-то вроде – ну да, ну да.

«Сейчас обернусь. И посмотрю на нее. Если она тоже смотрит на меня, я с ней заговорю».

Глеб обернулся.

Незнакомка сидела к Глебу спиной, держа в руках внушительных размеров фотоаппарат, и сосредоточенно снимала набережную. Ветер трепал пряди ее волос. У нее была сложная прическа в виде небрежно-пышного пучка.

Солнце светило ей в затылок, волосы отливали медовым, маслянистым, густым сиянием. Наверное, эти волосы на ощупь – шелковистые, гладкие, прохладные. Тяжелые. Но ладони по ним легко скользить – как по шелку…