Барбара Делински - Если сердце верит

Сейчас птицы тихо плыли по бухточке, глубоко осев на воде. Иногда они поворачивались и изгибали шеи, чтобы почистить перья, или, погружая головы в воду, выискивали добычу. Вот одна из взрослых гагар поджалась и нырнула, и тут же, толкая ее вглубь, заработали мощные перепончатые лапы. Джон знал: птица вынырнет довольно далеко отсюда, набив живот примерно полутора десятками мелких рыбешек.

Внимательно всматриваясь в туман, он, наконец, увидел на поверхности ныряльщика. Его пара не спеша курсировала вдоль берега, но сейчас обе птицы были чем-то взволнованы: слегка приподняв острые клювы, они всматривались сквозь дымку, будто хотели что-то разглядеть вдали. Когда окончательно рассветет, гагары оставят своих детей возле родного острова, а сами старательно разгонятся по поверхности воды и поднимутся в воздух. Сделав один-два круга над озером, чтобы набрать высоту над лесом, птицы отправятся на соседний водоем навестить сородичей. На период размножения гагары уединяются. Эта пара прекрасно справилась со своей задачей, за несколько месяцев обучив едва оперившихся птенцов вести себя осторожно и добывать пищу. Теперь пришло время освежить стайные инстинкты и подготовиться к коллективной зимовке на теплом берегу Атлантики.

Из века в век гагары повторяют этот неизменный ритуал. Инстинкт, обеспечивший их выживание на протяжении многих веков, подсказывал теперь нынешнему поколению птиц, что уже началась вторая половина сентября, потом наступят более холодные октябрьские дни и вечерние заморозки, а в ноябре появится лед. Поскольку гагарам для взлета необходима определенная акватория, им придется покинуть озеро до того, как оно замерзнет. И они улетят. Детство Джон провел на озере, потом, вернувшись сюда взрослым, снова стал наблюдать за птицами, но за все эти годы видел совсем немного зазимовавших тут гагар. Сильно развитый инстинкт редко подводил птиц.

А вот самого Джона инстинкт подводил. И довольно часто. Вот сегодня утром он надел футболку и шорты, словно лето еще не кончилось, и теперь замерз. Иногда Джон как будто забывал, что ему не двадцать лет, а почти сорок. И хотя он не прибавил ни одной лишней унции и находился в прекрасной форме, но организм все равно уже был не тот, что прежде. Напоминала о себе боль в коленях, вокруг глаз появились морщинки, виски поредели, а ноги иногда стыли.

Но как бы ни было холодно, Джон не собирался уходить. Во всяком случае, сейчас. Это ничуть не помогало ему в работе над книгой, но он еще не вполне насладился созерцанием гагар.

Замерев в каноэ, Джон положил весло и засунул руки под мышки, чтобы хоть немного согреть пальцы. Гагары уже привыкли к нему, но он не видел в этом своей заслуги. Если человек соблюдает дистанцию и не нарушает границ, птицы награждают его за это своим присутствием и пением. В минуты необычайной тишины — ночью, на восходе или в такое утро, как нынешнее, когда туман поглощает все звуки на озере, — голоса гагар летят к небесам. Вот и сейчас — аж дух захватывает! — незамысловатая трель вырвалась из самого горла птицы, сквозь слегка приоткрытый трепещущий клюв. Это звучало так прекрасно, таинственно и первозданно, что у Джона дух захватило.

То был сигнал собратьям. Такая песнь означала тревогу. Хорошо еще, что птица взяла низкую ноту. Пока это предупреждение. Однако Джон и не думал игнорировать его. Он осторожно поднял весло, слегка чиркнув деревом о стекловолокно. Вода тихо плеснула по каноэ, когда Джон направил его подальше от птиц. Отъехав от них еще футов на десять, остановился и снова положил весло. Прижимая локти к бедрам, он сжался, чтобы было теплее, и так сидел, смотрел, слушал и ждал.

Вскоре ближайшая гагара вытянула шею вперед и издала долгий, низкий, протяжный звук, немного похожий на плач койота. Но Джон никогда не перепутал бы эти звуки. Гагара кричала примитивнее, а вместе с тем изысканнее.

На сей раз птицы начали диалог. Одна взрослая гагара подзывала к себе другую, находившуюся от нее на значительном расстоянии. Но, даже сблизившись до десяти футов, они продолжали свою беседу, почти не открывая клювов и лишь надувая вытянутые шеи, чтобы обменяться «репликами».

По коже Джона побежали мурашки. Вот для чего он вернулся на озеро. Вот почему, прокляв и покинув Нью-Хэмпшир пятнадцатилетним юнцом, в сорок вернулся сюда. Одни считали, что Джон решился на это ради работы, другие — что ради отца, но истинной причиной его возвращения были птицы. Они символизировали для Джона нечто первозданно-дикое, но простое, откровенное и надежное.