Ведрана Рудан - Негры во Флоренции

Вообще-то я не бываю искренней с молодняком моего молодняка, но в тот день, когда внук на меня так посмотрел, в руке у меня была телефонная трубка, и я сказала товарищу Пилепичу:

— Товарищ Пилепич, я больше говорить не могу, у меня в комнате внук, и я не разговариваю, когда они поблизости, они мне запрещают, говорят, дорого.

Внук настучал на меня моей дочери.

Она мне сказала:

— Мама, зачем ты пиздишь всем подряд, что тебе не разрешают говорить по телефону? У тебя что, паранойя, это же курам на смех, что люди скажут?

Я сказала:

— Сама не знаю, что со мной было, я старая, больная, нервная, беспомощная, маразматичная. Судите меня такую, какая я есть.

— Мама, — сказала моя дочь, — тебя здесь никто не судит, мы просто просили бы тебя принять во внимание, сколько стоят разговоры по телефону, я в Италии не могу заработать столько, сколько вы здесь можете потратить.

— Больше всего ты тратишь, конечно, на меня? — спросила я.

— Нет, — сказала она, — но и на тебя я тоже трачу. Даже самые маленькие расходы становятся большими, когда нет денег. Не будь слишком чувствительной, лучше помоги мне выбраться из этого говна, а от твоей злобы и разговоров со всеми этими партизанами никакой помощи. Я тебе уже говорила, встречайтесь где-нибудь в кофейне и разговаривайте сколько влезет.

А если бы я ей сказала, что интересно, кого это я могу позвать в кофейню, если у меня нет денег, она бы мне сказала: тогда встречайтесь в парке. Парки я не люблю, боюсь собак. У моей подруги, товарища Маши, есть собака породы черный терьер, здоровенная, как теленок. Сын подарил, когда уезжал в Канаду. «Пусть он останется у тебя, мама, будет защищать в парке от малолетних наркоманов». Товарищ Маша отродясь в парк не ходила. Пока не получила собаку породы черный терьер по кличке Беба. Все боятся этого черного терьера Бебы. Ни один наркоман и близко не подошел к моей подруге, правда к ней никто не подходил и тогда, когда у нее не было черного терьера Бебы. Потому что, когда товарищ Маша жила без черного терьера Бебы, она целыми днями сидела на балконе… А спускаясь по лестнице у себя в доме с черным терьером Бебой, товарищ Маша споткнулась о черного терьера Бебу, упала и сломала бедренную кость. Она лежит в больнице в Ловране, к счастью, у ее сына много денег. Я ложусь в Ловран раз в год из-за позвоночника, в Ловране самые лучшие специалисты, мой двоюродный племянник там врач, его зовут Раде, но он не серб. В наших краях очень много Душанов и Радованов, но все они хорваты. Им дали сербские имена в честь наших товарищей-сербов, с которыми мы вместе сражались, когда еще были товарищами и когда вместе сражались.

— Мама, — сказала мне дочь, — когда ты в больнице, ты просто другой человек. Ты одна такая, кому в больнице лучше, чем дома.

— У меня болит спина, они мне делают массаж, — сказала я, — поэтому мне здесь лучше, чем дома.

Я не сказала: «Если мне в больнице лучше, чем дома, то это кое-что говорит о моем доме».

Не люблю ссориться со своей дочерью, я почти никогда не говорю ей: «Весь дом на мне, пока ты в Италии, я готовлю твоим детям пасту болоньезе, хотя уже в том возрасте, что это они должны были бы готовить мне еду, когда тебя нет. Я отдала вам свой дом, я все вам отдала, и теперь я для вас бремя, но не могу же я живая сойти в могилу, если бы могла, сошла бы». Всем старикам время от времени следовало бы быть патетичными и наполнять свои старческие глаза влагой. Я никогда не упоминаю о ее муже, который целыми днями сидит у себя в комнате, курит и смотрит перед собой. Я видела, как он смотрит перед собой, потому что как-то раз я зашла в его комнату, думала, что там никого нет, хотела поменять ему постельное белье, он сидел возле окна и смотрел на стену дома через дорогу, он не слышал, что я вошла. Он молодой, конечно, легче всего курить и смотреть перед собой, нам тоже после войны нелегко было, но мы не курили и не смотрели перед собой, мы работали в стройотрядах, строили железные дороги и шоссе. Когда у моей подруги, товарища Анны, арестовали и отправили на Голый остров мужа, от нее потребовали развестись с ним. Она отказалась. Однажды, скорее всего это было в сорок девятом, я ее видела, она подметала проспект Маркса и Энгельса. Было шесть часов утра, товарищ Анна подметала улицу дворницкой метлой, а ведь она была преподавателем университета.

— Как ты, товарищ Анна? — спросила я товарища Анну, хотя могла бы просто пройти мимо, ничего не спрашивая: с женами информбюровцев [6] «Информбюровцы» — члены компартии Югославии, которые выступали за тесный союз с СССР и Сталиным, что шло вразрез с политикой Тито. После того как в 1948 году с подачи СССР была принята так называемая Резолюция Информбюро, осуждавшая Тито, в СФРЮ начались преследования и репрессии против «информбюровцев». , которые отказались развестись со своими мужьями, разговаривать не рекомендовалось. И тем не менее я спросила: — Как ты, товарищ Анна?