Евгений Хохлов: Сны женщины

Через дорогу, из моего окна, дом плохо виден за деревьями сада. То есть почти вовсе скрыт в белом кипении – цветут деревья. Сколько их, сколько их в этом саду! Их аромат сгущается дымкой, обволакивает дом, туманит высокую весеннюю небесную синеву. Сквозь дымку лишь стекла мезонина сверкают, высокие, венецианские, кристально чистые, несмотря на то что дом пустует.

Не очень давно, но пустует.

Что за высокими окнами, мне ведомо, представьте. Там спальня. Большая королевская спальня. Простор и белые чехлы. Великолепное трюмо – сейчас под кисеей. Оно никогда не лжет, отображая. Н-но, подозреваю я… Впрочем, о зеркалах всем все давно известно.

Белая спальня. Спальня, и, понятно, кровать имеется. Достойная кровать. Низкая, квадратная, со светлым резным изголовьем. А резьба простая – две-три широкие утомленные завитушки модерна, и все. Белый покой. Покрывало на кровати – снежное.

Что люблю в этом доме – старые фотографии. И в белой спальне их немало. Все они в красивых рамках, бронзовых, красного дерева, и – повсюду, повсюду! На комоде, на каминной полке (беломраморной), со вкусом развешены на стенах. Одна, самая удивительная, на полочке трюмо, сейчас под кисеей.

Удивительная, я сказал? Нет, не стану себя опровергать! Пусть будет удивительная, хотя – что такого? Банальность – женщина, дама в кресле. Сама укутана в меха, из-под шубки – остроносая лаковая туфелька выглядывает. Кто знает, насколько она красива, эта дама, – лицо наполовину утонуло в темном пушистом мехе.

Кто знает? Ну, допустим, я знаю. Правда, красива, даже очень. Помнится… Нет, это ни к чему и сейчас не к месту.

Нет, к месту. Мы ведь о любви, о чем же еще-то? О коротких и бурных ее ристалищах. Однако «жизнь коротка, любовь тороплива» – это, знаете ли, о котах, в любви они беспамятны. Свидетельством тому мои чуть не ежедневные наблюдения за собственным прохиндеем котом.

Что же до мужчин и женщин… Однажды предмет ее страсти (мы говорим о даме с фотографии) получил от нее письмо, где были этакие строки:

«Любовь – это война полов, в которой каждый борется за то, чтобы подчинить другого, сделать его своим рабом, своим вьючным животным. Мужчина и женщина – враги от природы. Как все живущие, они, благодаря вожделению и инстинкту размножения, на короткое время соединяются в сладком наслаждении в единое существо, чтобы потом проникнуться еще большей враждебностью. Случалось ли тебе наблюдать когда-нибудь более сильную ненависть, чем та, которая возникает между людьми, которых однажды связывала любовь? Встречал ли ты где-нибудь больше свирепости и менее сострадания, нежели между мужчиной и женщиной?»

В то время, учтем, когда она, эта дама, пребывала молодою в подлунном мире, все еще считалось шикарным отдаться чуть не сразу после обмена взглядами. Это сейчас – ничего особенного, а тогда – шикарным. Животная страсть – истинная страсть, и не стану я спорить. Но… Но что это меняет? Короткие любовные события лишь часть великого коловращения любви, и жизнь, стало быть, бесконечна.

…И эта старая фотография в белой спальне.

Ей недолго оставаться здесь безмолвной хозяйкой. Уже сервирован малый столик, покрытый длинной белой скатертью. Здесь серебряное ведерко, запотевшее ото льда, и шампанское в ведерке, и с пробки снята золотая фольга, и прочная проволока, что удерживает пробку, скоро будет раскручена. Здесь два бокала и просторная чаша грубого, но ясного хрусталя. В чаше и груши, и яблоки, и виноград, и апельсины, и гранат, уже вскрытый, и середина его, как сама страсть, – горит темным огнем, терпкая, сладкая, а от семян жди оскомины. Здесь широкогорлая ваза, и полна она подсолнухов – тяжелого и томного предосеннего солнца.

Вот так: в саду весеннее цветение, а в доме совсем другие времена.

Мой городок затерялся в стране крутых холмов и оврагов, осыпающихся меловой породой. Сюда ведет одноколейная железнодорожная ветка, которую строил инженер-путеец, прадед нашей героини. Волею судьбы я стал наследственным обладателем его мундира. Храню этот мундир, чищу раз в год серебряные пуговицы, прохожусь щеткой по темно-зеленому сукну и серебряным эполетам, меняю в карманах лавандовые саше от моли. К слову сказать, мундиров у меня несколько – небольшая коллекция. Иногда примеряю их, преображаюсь. Лицедействую понемногу перед зеркалом. Мне нравится, это вдохновляет, тонизирует.