Алина Знаменская - Вероника

— Все испортила! Паршивка! В кого только ты уродилась такая? Уродина! Стерва!

Отвратительные мерзкие слова пулями выскакивают из перекошенного рта и неумолимо настигают жертву. Ника выползает из-под вороха одежды и на четвереньках добирается до порога. Вслед ей камнями летят ругательства. Ника бежит в комнату брата и затыкает уши руками. Но и теперь она четко слышит непонятные злые слова:

— Шалава! Гадина! Проститутка!

Пытка криком длится до тех пор, пока истошные вопли матери не переходят в сиплые злые плевки.

— Гадина, уродина, стерва!

Вдруг что-то заставляет мать замолчать. Ника открывает глаза. В прихожей стоит отец и держит мать за плечи. Пальцы его напряжены, лица Ника не видит. Не сумев преодолеть подстегивающего ее ужаса, девочка пробегает мимо родителей, в подъезд и — на улицу. Вечером отец нашел ее у гаража. Ника сидела в брошенном кузове чьей-то машины. Обида выпила все эмоции — Ника не может говорить, не хочет шевелиться. Отец забирается в ржавый кузов и прижимает Нику к себе. Так они сидят какое-то время молча. Потом отец говорит:

— Закрой глаза.

Ника послушно закрывает. Некоторое время перед глазами остается свет — желтый, размытый. Память глаз. А потом место неумолимо занимает темнота.

— Не открывай.

Ника сильнее зажмуривает глаза.

Перед глазами в темноте появляются оранжевые точки. И желтые. Но и они растворяются в черном.

— Темно?

— Темно.

— Вот видишь. А у мамы всегда так. Она не может открыть глаза и увидеть. Ей очень плохо, дочка. Мы с тобой не должны обижаться на нее.

Мы должны помогать ей всем чем можем.

Ника сейчас отчетливо вспомнила его слова. Теперь, когда появилась надежда, что мать вылечат, Ника готова была поверить, что все изменится в лучшую сторону, что вместе со зрением к матери вернутся ее прежние доброта и веселость. И, узнав, что брат любит Юлю, она не станет возражать против их счастья. Все возможно, думала Ника. Раз отец говорит, что у матери раздражительность от болезни, то, выздоровев, она станет другой.

В этом счастливом убеждении через неделю Ника уехала в лагерь.

На Нику нахлынуло, обрушилось лучшее лето в ее четырнадцатилетней жизни. Брезентовые палатки по периметру лагеря, ледяная вода в рукомойниках, трава в росе и утренняя пробежка по этой росе, ночные костры с потрескиванием сучьев и уханье филина в синем ельнике… А построения с ежедневным поднятием и спуском флага? А тренировки на утоптанной площадке стадиона? А вечерние купания в прогретой реке?

Все это вошло в ее жизнь, как порыв ветра врывается в окно. Уже когда она, приехав в числе первых, обегала весь лагерь в своем жадном стремлении сделать его своим, полюбить каждый уголок до того, как появятся другие, уже тогда Нику подхлестывало какое-то пьяное предчувствие счастья, которое никогда не обманывает.

Вечером того же дня Ника побежала вместе с другими встречать автобусы с детьми.

Автобусы прибывали на площадку возле столовой.

Детвора высыпала из машин, как разноцветное драже из коробки. Ника сразу увидела его. Он высился среди детворы и усиленно жестикулировал. Ника встала как вкопанная и вцепилась в него глазами.

Сердце затрепетало подобно пойманной птичке. Коля вытащил из автобуса огромный зеленый рюкзак, что-то спросил у детей и снова исчез.

«Обернись'» — кричало все Никино существо. Девочка вытянулась стрункой Но он снова появился, уже с чьим-то чемоданом. Все такой же улыбчивый, гибкий, стройный.

Ника подпрыгнула, в воздухе развернулась вокруг своей оси и помчалась вприпрыжку — ей хотелось петь, кричать и плакать одновременно.

Весь вечер девочка не выпускала его из поля зрения, а за ужином он почувствовал взгляд и обернулся.

Вгляделся, расплылся в улыбке и помахал ей. Она чуть двинула ладошкой и кивнула. А на вечернем костре он подошел поболтать.

— Привет, Белоснежка!

— Меня зовут Никой.

— Я помню Разве забудешь? Твое имя — часть моего. Я — Николай, а ты — Ника.

От его слов у Ники мурашки роем пронеслись по спине.

— Ты в каком отряде? — спросила Ника.

— В пятом. Только я приехал не отдыхать, а работать. Помощником вожатого.

У Ники сердце провалилось в живот: «В пятом — значит, у нас».

— И я в пятом, — сообщила она.

— Знают, увидимся.

Он растворился в синей темноте, а она уже потом плохо слышала вожатого, воспитателя, а когда пели песню, сердце тихо плавилось меж ребер, тая и растворяясь…

В палатке место ее оказалось рядом с полненькой щекастой Тоней. Та, укладываясь, вид имела недовольный. Все взбивала подушку и ворочалась.