Алина Знаменская - Вероника

— Ну а если нанять сиделку? — предложила Вера, —" тщетно пытаясь понять, куда клонит сноха.

— Сиделку! Ее еще отыскать нужно! Кто, по-твоему, согласится сидеть безвылазно со слепой и капризной старухой?

Вера поморщилась. Ее коробила циничность Катерины, но одновременно она не могла не понимать, что сноха права.

— Ты ешь, сестренка, ты с дороги.

Слава подвинул сестре миску с салатом и голубцы.

— Тут врачиха одна ходит, участковая, и та сочувствует. Тяжело вам, говорит, столько лет мучаетесь. Ухаживать за такой только за квартиру согласятся. А зачем, говорит, вам чужому человеку квартиру дарить?

— Логично, — усмехнулась Вера.

— Тут недалеко, — сноха положила Вере голубец и зачерпнула ложкой салат, — есть что-то типа интерната для больных стариков.

Вера подняла глаза от тарелки. Катерина на нее не смотрела.

Слава тоже — катал по тарелке зеленый горошек.

— Дом инвалидов? — переспросила Вера.

— И престарелых, — добавил Слава.

Вера отодвинула от себя тарелку. Та задела тонкую ножку фужера, он упал и звякнул. Брат и сноха дружно взглянули на гостью.

— Вы меня за этим вызвали?

— Конечно, — удивился брат. — Твоя подпись будет нужна. У матери же двое детей. Ты и я.

Вера пристально посмотрела на брата. От прежнего Славика в нем мало что осталось. Живот, обтянутый китайской футболкой с надписью «Адидас», лысина с торчащими посреди нее редкими волосками.

Темное, почти красное лицо.

— Когда ты в школе учился, меня заставляли на цыпочках по квартире ходить, если ты за уроками сидишь… — зачем-то вспомнила Вера. — Мама говорила: «Славику не мешай, он вырастет, будет опорой нам с отцом в старости».

Брат вытаращил на нее глаза и, не найдя что ответить, забухтел себе под нос что-то нечленораздельное.

— И жену она тебе выбрала по своему усмотрению, свою, деревенскую, что попроще.

— Ой, нашла что вспомнить! — вскричала Катя, с беспокойством наблюдая за мужем.

Тот вскочил и, махнув рукой, ушел на кухню.

— Ты что думаешь, ты приехала нам тут мораль читать, а мы уши развесим? — Катерина обрела необходимый в разговоре раж. — Про отца вспомнила, про детство…

Вера молча наблюдала за ней.

— Еще расскажи нам, как она твоего отца-то любила и себя блюла…

— При чем здесь это? — не поняла Вера.

— А при том! Как умер, так хорош стал, а при жизни-то она под кого только не легла, ваша мать-то! Весь поселок знает, как она отца-то любила.

— Ты мою мать не трогай, — тихо сказала Вера.

— А че я ее трогать-то не буду?! — взвилась Катерина. — Не ты ей подштанники стираешь, а я! Ты про нее Многого не знаешь, про мать-то свою! Ты об отце вот плачешь, а он тебе никакой не отец!

— Катька! — Славик вылетел из кухни и схватил жену за руку. — Закрой рот!

— А чего я? Пусть знает, что мать ее от заезжего цыгана родила и всю жизнь не знала, как грех прикрыть!

А она мне матерью тычет. Вот какая ваша мать-то!

Вера видела, как Славик толкнул жену на диван и с размаху шмякнул полотенцем. Вера потеряла способность двигаться.

— Я тебе не верю, — тихо проговорила она.

— И правильно, сестренка, и не верь, — заюлил Славик, забирая у нее грязную тарелку. — Собирает сплетни, а потом…

— За что купила, за то и продаю! — зло всхлипнула Катерина. — Мне ваши тетушки родные рассказали по секрету. У нас возле деревни табор стоял, и мать ваша под носом у отца к цыгану бегала! Славик маленький был, не помнит. А когда она тебя родила да увидала глаза твои черные, то уговорила отца в город уехать, вроде как на заработки. А на самом деле — от разговоров лишних. А ты ее жалеешь после такого!

— Я тебя убью, Катька! — прошипел Славик. — Ведь говорил же тебе!

— А ты мою мать не суди, — поднялась Вера, удивляясь своему холодному голосу, напрочь лишенному эмоций. — Это не твое дело. — И, оглядев притихших брата со снохой, уставленный закусками стол, добавила:

— Ну вот и повидались, родственнички…

Домой она не пошла. Ноги сами привели ее на поселковое кладбище, где под сиренью уже четыре года как лежал ее папка. Ее любимый, добрый, безотказный папка… Она смотрела на фотографию, и он с фотографии смотрел на нее. Слезы принесли ей облечение. Они лились сами собой, не требуя от нее никаких усилий. Глядя на фотографию на памятнике, она без труда вспомнила другие фотографии, где родители молодые и мать обязательно в центре. Она всегда любила быть в центре. А отец где-нибудь с краю, но глаза непременно косят в сторону матери. С обожанием — на жену. Он всегда любил ее — даже потом, слепую, злую от собственной уязвимости и беспомощности, «Закрой глаза, — вспомнила Вера; — Темно? А у нее всегда так…»