Наталья Нестерова: Выйти замуж

И потом, когда надо было уже съезжать с квартиры, Михаил Борисович провел объяснение с таким блеском и мастерством, что остается только сожалеть, почему он не пошел в политики. В духе героев трагедий эпохи классицизма венеролог печально изрекал: «Я тебя люблю, но долг… Мне без тебя будет плохо, но дети в сложном возрасте… Я жертвую собой, так как обязан…» Замечу, что детям Михаила Борисовича уже перевалило за двадцать и они были женаты. Он даже заморочил Люсе голову каким-то фантастическим планом: что он-де женится на своей бывшей, обустроится, поставит детей на ноги, потом разведется, приедет к Люсе или за Люсей — как она решит. Только пусть она, мол, его ждет и верит, а каждый год он будет обязательно наведываться.

Люся не была ни наивной, ни глупой, и чувство ее к венерическому специалисту уже не было мавритански страстным, но она с фатальным страхом относилась к череде своих семейных фиаско. Ей казалось, что какой-то злой, насмешливый рок преследует ее, играет ее жизнью. Ей хотелось обмануть этот рок, сделать вид, что ничего не случилось, закрыться от насмешливого Провидения, как это делают дети, закрывая ладошками глаза на страшное.

И она приняла игру в поддавки: ее семья переживает временные трудности, и только. Хотя, конечно, в отсутствие мужа рыдала у меня на плече.

У Михаила Борисовича случились какие-то накладки с визой, билетом, что-то он плохо рассчитал, и от съезда с выгодно проданной квартиры до отлета оставалась неделя. Он бы мог пожить у родных или друзей, но вместо этого, поддерживая выдвинутую легенду, переехал вместе с Люсей в молодежное сокольническое общежитие.

Люсины дети ее игру в «как бы чего не случилось» не одобряли, но, чтобы не расстраивать маму, вели себя подчеркнуто корректно. Вообще же они, Димка и Женя, были очень дружны. Совершенно разные внешне (что понятно) — Димка коренастый, круглолицый, Женя высокий, струнный, — они походили друг на друга одинаково плутовским выражением лиц. Мальчики обожали всевозможные шуточки, розыгрыши, буффонады. Об их развлечениях и проделках стоит написать отдельную книгу. Сейчас же хочу рассказать, как они отомстили маминому мужу номер пять.

Бывшего своего непосредственного начальника, зама медицинского министра, Михаилу Борисовичу удалось окрутить, то есть уговорить на прощальный ужин, только в последний перед отбытием день. С перебежчиками общаться небезопасно для карьеры, но замминистра, наверное, подвигла на этот визит трогательная семейная ситуация отъезжающего.

Вальяжный, осваивающий демократичные манеры начальник и его отлакированная жена приехали вечером «на часок», как они заявили. Дима и Женя провели подготовительную работу, и этот «часок» продлился до полуночи.

Стол почти напоминал витрину дореволюционного (1917 года) рыбного магазина или был чуть лучше послереволюционных (1991 года) «Даров моря» — замминистра питал слабость к омарам, севрюгам, копченым угрям и прочим морским (и большей частью заморским) деликатесам. Чиновные гости оценили добытый ассортимент, но Михаил Борисович скромно отмахивался, тяжело вздыхал, словно за границей его ждала исключительно скудная пища. Периодически бархатные глаза бывшего главного венеролога подергивались грустью, в них стояла некая печальная обреченность.

Люся же нервничала: не потому, что растрогалась страданиями отъезжающего, а потому, что ее настораживало выражение Димкиной физиономии. Точно такое — наивно хитрецкое — было у него лицо, когда Димка играл в студенческом театре гоголевского Городничего.

Сыну, кстати, судьба отвалила те таланты, о которых Люся мечтала в юности. Димка был отличным актером. Его Городничий в «Ревизоре» вопреки желаниям классика переиграл всех остальных персонажей — от спектакля у нас осталось впечатление, что Димкин герой ловко прикидывается и по каким-то только ему известным соображениям дурачит окружающих.

Люся проверила на кухне неподанные блюда на предмет пластиковых мушек и червяков, которые «мальчики» могли подбросить в еду. Когда гости отправились знакомиться с Жениной коллекцией бабочек, она осмотрела стулья. Накануне бабушке Оле подложили в кресло пищалку, которая издавала вульгарные звуки исхода кишечных газов. Бедная женщина едва не померла со стыда. А не померев, стала вдруг бормотать:

— Почему же запаха нет?

Люсины поиски ни к чему не привели. Но что-то назревало, явно назревало. Во время монолога слегка захмелевшего Михаила Борисовича, который объяснялся Люсе в любви и жаловался на горькую долю, бросавшую его на чужбину, лицо Димки совершенно умаслилось — хоть мед с него собирай, а Женя морщился и кашлял, что с ним всегда происходило, когда требовалось подавить смех.