Маргарет Мадзантини: Никто не выживет в одиночку

Хотя полагаться на интуицию — большая ошибка. Она сопровождает тебя до определенного момента, а потом бросает. Когда повзрослеешь, у тебя уже ничего нет, интуиция умирает раньше. Превращается в подозрительность. И ты становишься банальным грубияном, находящимся во власти собственных пороков.

Они не раз занимались любовью на расстоянии. Не признаваясь себе в этом, обливались потом, сгибаясь где-нибудь в парке или в автобусе. Воображение так сильно работало, что руки буквально раздвигали ребра. Словно один из двоих искал сердце другого из противоположной части города, продираясь сквозь стену машин и бетона.

«Сегодня я мысленно занимался с тобой любовью».

«Я тоже».

«Где? Во сколько?»

Они впадали в экзальтацию (тогда они и правда находились в экзальтированном состоянии), пребывали на грани реальности, что только мистики умели, люди, обучавшиеся этому годами. Им же это было легче легкого, ибо жизненно необходимо. Но Гаэ больше не верит, не помнит. Может быть, ему все приснилось.

Если бы перед ним не сидела Делия. Как живое напоминание того, что так оно и было на самом деле.

Впрочем, нет, то была лишь похоть в поисках розового платья для праздника любви.

Поллюция вне расписания, чтобы размочить сухомятку сна.

Делия размышляет.

Каждый раз, когда она видит Гаэ перед собой, его плечи, треугольник тела в расстегнутых верхних пуговицах рубашки, Делия спрашивает себя, почему она не остановилась тогда, почему не отступила перед тем порогом.

Надо было, окончив университет, уехать с подругой Миколь, как они и планировали. Лондон, шагнувший далеко вперед в области макробиотики и биоэнергетических культур, казался таким заманчивым. Могла бы попытаться устроиться там. Ночью — официантка, днем — искательница приключений.

Миколь до сих пор изредка звонит ей. Она осталась там, у нее квартира в Южном Кенгсингтоне. Работает в театре художником-постановщиком. Лейбористы бесят ее, как истинную британку-авангардистку. У нее сын и муж-друг, который изменяет ей, а она — ему. Тем не менее они очень привязаны друг к другу. Делия не понимает, как можно быть привязанными друг к другу и одновременно двигать тазом в чужой постели.

А может, и понимает. Сейчас ей понятно многое из того, чего она не хотела бы понимать никогда. Она познала все оттенки серого.

Черный — цвет, который она увидела, но которого избежала. Однако все равно он рядом.

Относительно белого — теперь этот цвет принадлежит исключительно детям. Налету на языке во время болезней, бумаге, на которой они рисуют.

Она тоже могла бы уехать, подальше от этого квартала, от этого парка, где в юности забивала косяки и куда сейчас приводит детей и подбирает бумажки, которые бросают другие.

Ее жизнь могла бы сложиться по-другому, быть более независимой. Более одинокой и свободной, когда ты спокойно можешь поехать в Калькутту или Абердин. Потеряться и найтись.

Она нашла дорогу к себе, как бы то ни было.

Один раз она сказала Гаэ, что «люди не меняются, они такие, какие есть».

Но она-то к ним не относится.

Она куда лучше всех остальных… Но что, если жизнь и вправду обман?..

Значит, относится.

В тридцать пять лет, измученная, сломленная, она захлопнула за собой дверь.

В тридцать пять все еще стоит у закрытой двери.

Достаточно было внимательно посмотреть на Гаэтано, чтобы понять, что он не годится ей, что они — неподходящая пара. Не дотягивают до высоты того, что намереваются совершить. Два робких человечка с эмоциональными пробоинами. Хорошенечко снюхались за несколько часов. Убеждены, что заполнят любую пробоину одной только силой мысли.

Зародыш гибели уже таился в их экзальтации. Два скромника, горящих возмездием, обвиняющие друг друга в болезненной склонности ко лжи — их союзу. Отвратительный пример современного брака.

— В Шотландии хотя бы прохладно.

Да, она плохо переносит жару, и он, разумеется, в курсе. Все еще слишком близко, чтобы на него снизошла милость забыть все, что касается нее.

— Не знаю, может, не поеду, останусь. Посижу дома, почитаю.

Гаэ ничуть не интересно, какую книгу она читает или собирается прочесть.

— Да, возможно, так будет лучше.

Он тоже кое-чем увлекался, пока они жили под одной крышей. Поглощал море всякого барахла: автобиографии рок-певцов и молодых неонацистов в татуировках по самые глаза, учебники для начинающих писателей. Не мог отказать себе в привычке покупать каждый год обновленную Книгу рекордов Гиннеса. Умирал от смеха перед изображением человека с самой растянутой в мире кожей или рекордсмена по пирсингу. Его приводили в восторг всевозможные уродства, разные множества вплоть до многоплодных беременностей с эмбрионами, похожими на муравьев в черных дырах.