Дуглас Кеннеди: В погоне за счастьем

Он и не слушает мой треп, правда ведь, Этан?

Он оторвался от книги.

Я знаю, кто такой засранец , — сказал он.

Молодец! — Мег взъерошила ему волосы.

Читай свою книгу, дорогой, — сказала я.

Какой же умный ребенок, — заметила Мег. — Ты отлично воспитала его, Кейт.

В том смысле, что он умеет ругаться?

Люблю девчонок с высокой самооценкой.

Значит, это про меня.

По крайней мере, ты всегда все делала правильно. Особенно в том, что касается семьи.

Да уж… и посмотри, куда меня это завело.

Твоя мать обожала тебя.

Обожала. В месяц раз.

Я знаю, с ней было трудно…

Скажи лучше, совершенно невозможно.

Поверь мне, дорогая, ты и этот мальчуган были для нее всем. И я не преувеличиваю: именно всем.

Я закусила губу и еле сдержалась, чтобы не разреветься. Мег взяла меня за руку:

Послушай меня: и родители, и дети думают, что именно им всего труднее. В итоге никто не чувствует себя счастливым. Но, по крайней мере, ты не будешь страдать от чувства вины, как это происходит сейчас с твоим идиотом братцем.

Ты знаешь, на прошлой неделе я оставила ему три сообщения, сказала, что ей остались считаные дни, что он должен приехать и повидаться с нею.

И он так и не перезвонил?

Нет, за него это сделал его пресс-секретарь.

Принцесса ?

Единственная и неповторимая.

«Принцессой» мы окрестили Холли — особу малопривлекательную и глубоко провинциальную, которая в 1975 году женила на себе Чарли и постепенно убедила его (бредовых доводов у нее нашлось предостаточно) порвать отношения с семьей. Не могу сказать, что Чарли особо упирался. С тех пор как я начала что-то смыслить в таких вещах, я знала, что мать и Чарли относятся друг к другу, мягко говоря, прохладно, и главной причиной тому был мой отец.

Ставлю двадцать баксов на то, что малыш Чарли сломается у могилы, — сказала Мег.

Да ни за что, — возразила я.

Хоть я его давно не видела… когда, черт возьми, он приезжал к нам в последний раз?

Семь лет назад.

Точно, это было лет семь назад, но я слишком хорошо знаю этого паршивца. Поверь мне, он всегда жалел себя. Сегодня, как только я его увидела, сразу подумала: бедный старый Чарли все еще разыгрывает эту карту. А помимо жалости к себе его терзает и жуткое чувство вины. С умирающей матерью он не смог проститься, а теперь пытается загладить это своим внезапным появлением на похоронах. Какая драма.

Он все равно не заплачет. У него все под контролем.

Мег помахала банкнотой перед моим носом:

Давай посмотрим, какого цвета твоя наличность.

Я порылась в кармане жакета и нащупала две десятки. Торжествующе показала их Мег:

С удовольствием избавлю тебя от двадцатки.

С моим удовольствием от созерцания рыдающего говнюка это не сравнится.

Я покосилась в сторону Этана (все еще поглощенного чтением) и сделала выразительные глаза.

Извини, — сказала Мег, — случайно вырвалось.

Не отрываясь от книги, Этан произнес:

Я знаю, кто такой говнюк .

Мег выиграла пари. После прощальной молитвы над гробом священник тронул меня за плечо и выразил свои соболезнования. Потом, один за другим, ко мне подходили все участники траурной церемонии. Пока длился этот ритуал рукопожатий и объятий, мне на глаза снова попалась та женщина. Она стояла и смотрела на над гробный камень рядом с могилой моей матери, напряженно вглядываясь в надпись. Я знала ее наизусть:

Джон Джозеф Малоун

22 августа 1922 — 14 апреля 1956

Джон Джозеф Малоун. Джек Малоун. Мой отец. Который внезапно покинул этот мир, когда мне было всего-то полтора года, и чье незримое присутствие я ощущала всегда. Удивительные люди эти родители: они могут физически исчезнуть из твоей жизни — ты можешь даже их не знать, — но освободиться от них невозможно. Это их право: быть с тобой всегда, нравится тебе это или нет. И как бы ты ни старалась избавиться от этих уз, они тебя не отпустят.

Когда меня обнимала Кристина, моя соседка сверху, из-за ее плеча я увидела, что Чарли направляется к могиле отца. Женщина все еще стояла там. Но как только увидела, что приближается Чарли (а она, по всей видимости, знала, кто он), сразу отошла в сторону, уступая ему место у надгробия. Чарли шел с поникшей головой, нетвердым шагом. Подойдя к камню, он привалился к нему, словно искал опору, — и вдруг затрясся от нахлынувших чувств. Поначалу он пытался держать себя в руках, но очень скоро сдался и зарыдал в голос. Я мягко высвободилась из объятий Кристины. Мне хотелось броситься к нему, но я удержалась от столь открытого проявления родственных чувств (тем более что не могла так сразу простить ему боль, которую он причинил матери своим долгим отсутствием). Я медленно подошла и коснулась его руки.