Этьен Годар - Соседка

— Значит, синие, — сказал Макс. В голосе его звучало почти библейское смирение. Он неплохо выпутывался из ситуации.

Эта его способность была для меня не новостью. И в студенческие времена он поражал нас всех умением вовремя найти компромисс, договориться с кем угодно и о чем угодно, сгладить конфликт и удовлетвориться малым. Он не примыкал ни к одной из студенческих группировок, не совал нос в политику и не блистал талантами. Зато всегда был добр, готов помочь в беде и, если обстоятельства того требовали, скрасить одиночество. При этом Макс ухитрялся не стать занудой, не лезть куда не надо и всегда вовремя исчезнуть — ровно на полдня раньше, чем надоесть.

— Может, еще найдется пачка зеленых, — сказал, дружелюбно показав лошадиные зубы, кельнер и удалился, громко шаркая.

Макс посмотрел ему вслед, прихлебывая из чашки.

— Красивые шлепанцы. И роскошный живот. Похоже, до того, как оказаться в Париже, он служил в турецком флоте!

Я положила руки на стол. Казалось, мне их больше никогда не поднять. Напряженная работа последних недель, блестящие планы, надежда на наконец-то обретаемую независимость и полное, сокрушительное фиаско не прошли даром. Господи, как я устала!

Руки у меня холеные, с длинными сильными пальцами и матово-белой кожей. Но ногти, прежде содержавшиеся в образцовом, несмотря на профессию, порядке, кое-где уже обломались, лак сошел.

Кельнер принес, все так же шаркая, пачку сигарет.

— «Лоран», зеленые. Все-таки нашлась одна пачка.

— Так я и думал.

Умение моего компаньона очаровывать людей получило очередное подтверждение. Таков он всегда, с нашей первой встречи.

Сначало было дело. Однажды Макс поделился раздобытым по случаю заказом, и мы в четыре руки расписали яркими павлиньими перьями, ветками цветущей сакуры и плетями остролиста стены и потолок только что заново отремонтированного бистро где-то в предместье Сен-Дени. Дорогу туда я так и не запомнила, потому что каждый раз владелец заведения отвозил нас на своем видавшем виды пикапе. Честно говоря, в такой заботе был резон: где бы еще он нашел сумасшедших, взявшихся за подобную работу почти даром? Владелец бистро был родом из Бретани, и его северной натуре с глубоко скрытым темпераментом экзотические виды с цветами и райскими птицами явно импонировали. В них он добирал для себя недостаток тех ярких красок, цветов и чувств, на которые столь скупа его родная земля.

Был он также домовит, обстоятелен, работящ и немногословен.

В качестве образца для росписи бистро Макс притащил роскошный альбом с репродукциями дворцовых интерьеров императорской резиденции в Киото. Так все художники поступали, когда надо было сделать что-то быстро и без претензий — просто выбирали подходящее по стилю и, недолго думая, срисовывали. Половина парижских бистро, цветочных магазинов и погребальных контор оформлена именно таким образом.

Справедливости ради стоит отметить, что под руками двух не самых лучших учеников по классу рисунка утонченные интерьеры императорского дворца превратились в нечто среднее между внутренностью дешевого современного борделя где-нибудь в Браззавиле и трактира для стрельцов возле московского Кремля в 17 веке. Посетители бистро были просто в восторге, и хочется надеяться, пребывают в нем до сих пор.

Как ни странно, эпопея с бистро не закончилась постелью. Было просто некогда. Даже не смыв с себя как следует краски, я кинулась сдавать экзамены за курс. Потом надо было искать новую квартиру. Потом…

Потом я влюбилась. Как ни банально это звучит, но он был военный. Офицерское кепи, усы и даже бакенбарды. Два месяца сплошного вихря. Вечерние прогулки по Елисейским полям. Пикники. Плюс небольшое путешествие в Арль. Словом, все как полагается. С заранее понятным результатом: я напрочь потеряла голову. Долго ли простая студентка сможет устоять перед бравым военным?

Все кончилось так же быстро, как и началось. Мой отважный Агамемнон оказался сверх всякой меры отягощен женой с тремя детьми в Руане, долгами, подагрой и новым назначением. Праздник кончился, и пришлось вспоминать, как жить в будни.

Когда возвращаешься одна в пустую квартиру, опускаешься на диван и гасишь свет, темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом. Тогда снова включаешь свет и смотришь в одну точку. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Однажды ранним летним вечером вдруг услышишь скрипку в мглистой дымке над рекой. Загородный ресторан на зеленых холмах. Удушливый аромат каштанов, приглушенный говор на непонятном языке. И — как юные совы, примостившиеся на плечах, — мечты с глазами, светящимися в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все мужчины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал коричневые крылья…