Инна Туголукова - Маша и Медведев

Она и сама не могла понять, когда превратилась в это робкое, бесправное существо, в собственном доме лишенное возможности приготовить себе ужин или посмотреть телевизор.

Но повсюду царили две наглые шумные бабы, жрали, пили, орали похабные песни, принимали подружек и открыто, не таясь, насмехались над ней, Марусей.

Романа она практически не видела: уходил он рано, приходил поздно, а по выходным Маруся старалась дома не оставаться. Но однажды, доведенная до отчаяния, она подкараулила его под дверью и пригласила зайти в свою комнату.

Она собиралась быть строгой и лаконичной и предъявить ему жесткий ультиматум, но голос срывался, и она сама чувствовала, как неубедителен и странен ее жалкий лепет.

— Ничего не понимаю! — удивился Роман. — А кто тебе не дает пользоваться кухней? Сама же сидишь в своей комнате, как отшельница. Будь проще, и к тебе потянутся люди! — весело заключил он и повернулся, собираясь уйти.

И Маруся, расстроенная тем, что задуманный ею холодный протест обернулся слезливыми жалобами и ни к чему не привел, заторопилась, пытаясь исправить положение:

— Я требую, чтобы они покинули квартиру!

— Напрасно требуешь. Это моя мать и моя женщина, и они имеют полное право находиться в моем доме.

— Но это и мой дом тоже! И если не можешь навести в нем порядок, давай тогда разменивать квартиру. Ты сам предлагал…

— А нам и здесь хорошо! — раздался из коридора голос бывшей свекрови.

— В таком случае, — задохнулась от возмущения Маруся, — я восстановлю порядок через суд.

Это была ее стратегическая ошибка: она первой пригрозила противнику, и ответный удар последовал незамедлительно. Лютовала в основном рыжая Тамара и делала это очень по-хитрому — когда в доме, кроме них двоих, никого больше не было, даже свекрови.

Она открывала Марусину дверь и говорила ей с порога разные гадости, грозя упечь в психушку, а еще лучше — урыть на кладбище. Маруся делала вид, что читает, считая ниже своего достоинства вступать с хулиганкой в дискуссию, но сердце билось как бешеное, а ладони покрывались противным липким потом — она боялась, что Тамара не совладает с собой и физически выместит на ней свою злобу.

— Ну, Ромаша, и грязнуля же твоя бывшая жена! — громко говорила она в коридоре. — Опять обосрала весь унитаз. Раковина в соплях. Я, конечно, надела перчатки, все отмыла. Но ведь противно! Чуть не стошнило, ей-богу! Хоть бы ты ей сказал, чтоб она за собой убирала…

Юлька ничего этого не знала, кроме развода, конечно, сообщение о котором не слишком ее удивило. Она писала, что учит французский и уже добилась больших успехов, сама водит «вольво», а Рождество они с Франком провели в Париже, что недавно они купили чудесный домик в небольшом городке Зебрюгге на побережье Северного моря, где вечерами на набережной местные жители гуляют с маленькими собачками, и, когда дует сильный ветер, собачки летят на поводках за своими хозяевами, как пушистые воздушные шарики…

Другой мир, другая жизнь: Париж, «вольво», собачки. А Маруся кипятильником греет себе воду в банке и раньше всех приходит в издательство, чтобы успеть умыться и почистить зубы, потому что дома, едва услышав, что она направляется в туалет, Тамара фурией вылетает из комнаты, отталкивает ее и запирается там сама.

Маруся ни с кем не делилась подробностями своего немыслимого существования, отделывалась общими фразами, которые уже сами по себе приводили в негодование ее подруг.

Подруг, самых близких, было две: Лиза, с которой Маруся училась в университете, и Тая, с которой они вместе работали в издательстве.

Лиза жила с мамой-инвалидом в крохотной однокомнатной квартирке на Чистых прудах. Она окончила университет с красным дипломом, но от аспирантуры отказалась — готовилась к свадьбе, сразу после которой должна была вместе с мужем, выпускником Академии внешней торговли, уехать на три года в Австрию.

Но накануне бракосочетания у мамы отнялись ноги, и Лиза осталась в Москве, а потенциальный муж повел к алтарю другую невесту. С ней и уехал — очень, видно, хотелось в загранкомандировку.

Лизина мама потом горько шутила, что ценой своего несчастья уберегла дочь от нехорошего человека. А в общем-то это было, конечно, их общее горе, потому что, кроме всего прочего, вот уже десять лет красавица Лиза не имела личной жизни. Мама от этого очень страдала, Лиза, естественно, тоже, но терпеливо и самоотверженно несла свой крест. Хотя крестом не считала — просто такая судьба.