Татьяна Тронина: На темных аллеях

Девушка охнула; беспомощно, бездарно споткнулась — и со всего размаха полетела на мокрую скользкую дорогу — перед самым лесом.

И, падая, она почувствовала, что силы вдруг покидают ее, что вспышка страха уничтожила последние из них — в отличие от того, первого раза, когда она сумела стать стремительнее времени. Близость смерти каждый раз действует по-новому.

Ее преследователь передумал стрелять, сунул пистолет обратно в карман и даже замедлил шаги — теперь он мог догнать ее без проблем. Его огромные руки при каждом шаге вырывались вперед, точно заранее готовились задушить свою жертву.

Девушка не ощущала боли от удара о землю — вероятно, она и не ушиблась даже, впрочем, сомнительно называть такие падения удачными. Все ее тело точно парило в какой-то невесомости, оно перестало подчиняться ей, хотя мозг посылал нетерпеливые сигналы — бежать! бежать!

Она могла только тихонечко всхлипывать — жалко, беспомощно, устало.

Когда убийца был от нее уже в нескольких шагах (по времени — пара минут до смерти, наверное), она стянула с головы свой серый беретик и провела им по грязному и мокрому лицу. Этакая прилежная паинька, которая даже смерть хочет встретить с чистой мордашкой.

Под серым беретом, оказывается, пряталась копна рыжих, нет, даже огненных волос. В предрассветном, мутном сумраке они сверкнули, как встающее из-за горизонта солнце.

Убийца остановился в полуметре от нее. Он переводил дыхание перед тем, как шагнуть в последний раз. Эти яркие волосы почему-то смутили его — до того он видел в девушке лишь невзрачную серую мышку, которую совсем не жалко прихлопнуть. Эти волосы оказались слишком яркими, слишком красивыми. «Так вот ты какая!» — озадаченно подумал он. А еще он не мог не восхититься ее стойким характером, ее силой, ее жаждой жизни.

Она плакала, он стоял над ней… Кончалась ночь.

Вдруг мужчина наклонился и поднял девушку своими железными руками — так берут на руки детей, чтобы успокоить. Положил ее голову к себе на плечо.

Он шел по лесной тропинке и напевал что-то смутное низким, грубым, непривычным к нежности голосом — «аа-ааа, аа-ааа…» — и баюкал ее, и баюкал. А она плакала, лежа щекой на его плече.

Он больше не мог причинить ей зла. После проведенной вместе ночи они уже не были чужими друг другу.

Лифт был сломан.

И толку-то — досадовать теперь? Эмоциями делу не поможешь. Поэтому, подпрыгнув и сместив рюкзак за плечами на нужное место, Катя бодро подхватила лыжи и связку громоздких ботинок (в которых так легко было кататься на горных склонах и которые так неудобно тащить в руках) и методично затопала вверх по лестнице.

Забравшись, наконец, на свой этаж, она вся взмокла, но ничуть не устала. Мышцы, натренированные на Домбае, работали без напряжения — ведь их хозяйке было только девятнадцать.

Открыла дверь Даша, старшая сестра, потрепала за волосы и сварливо заметила, что «ты, Катька, провоняла вся в этих горах». От лыж и рюкзака и правда несло смолой и костром, и еще тем особым запахом, которым всегда пропитываешься в походах и который столь непривычен и странен для всякого домоседа.

Катя запихнула свое снаряжение в кладовку и только потом заперлась в ванной.

Перед тем как включить душ, она услышала из-за двери голос Дашиного мужа, Мити. Значит, он тоже был дома. Кажется, зять спросил: «Катя вернулась?»

— Катька, ты есть будешь? — крикнула с кухни Даша.

— Нет!

Катя ответила так, хотя была чудовищно голодна.

…Родители назвали их именами прелестных сестер из романа Алексея Толстого, правда, Катя — младшая. У них была разница в одиннадцать лет, и они совершенно не походили друг на друга. Даша — пухлая невысокая болтушка, ленивая и самоотверженная одновременно, любительница покричать на своих близких, впрочем, без всякой злобы, кудрявая и веселая — словно опереточный Керубино. Молодая женщина носила цветастые платья, мазала губы помадой малинового цвета и обожала парфюм с фруктовыми нотками.

Катя — выше сестры на целую голову. Она редко смеялась и никогда не плакала. Свои темные прямые волосы она стригла под мальчишку. И духами почти не пользовалась. Круглый год ходила в джинсах и майке, казалась неуклюжей и вялой — но это только на первый взгляд. И только в городе. В походах Катя выглядела совсем по-другому. Скупые, точные движения, грация дикой кошки… Мускулы вздувались на ее руках, мощно двигались бедра. Однажды летом на Алтае она чуть не задушила своими ногами некоего жителя гор, довольно крупного мужчину — когда тот без приглашения вздумал ранним утром залезть в Катину палатку. Как сайгак потом убегал прочь…