Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Он услышал, как поворачивается ключ в замке, и сам открыл дверь.

— Любимая, — сказал он и обнял меня.

После стольких лет холодности его нежность показалась мне фальшивой, неискренней. И тело его было чужим, холодным, как у рептилий. Я же не имела теперь никакого отношения к нему, я принадлежала к другому миру. Он обнимал меня, а я не чувствовала прикосновения, словно между нами была невидимая, прозрачная стена.

Он подстригся, привел в порядок усы и к тому же отрастил бородку а-ля Фрейд. Жидкая такая вышла бороденка, но влияние мэтра было налицо. Уши смешно оттопыривались — или они оттопыривались всегда, я раньше просто не замечала? Сейчас это было уже невозможно определить.

— Дай хоть на тебя взглянуть! — сказал он. — Ты потрясающе хороша!

Как он мог не заметить, что рядом со мной стоит Джош, что образ его витает вокруг? Неужели он ослеп?

— Зачем ты подстригся? — слегка отстраняясь, спросила я. — И зачем тебе эта идиотская бородка?

— О, я обсудил все с доктором Стейнгессером. Без нее я выглядел мальчишкой.

— Мне больше нравилась твоя длинная прическа.

Он только пожал плечами: мнение аналитика гораздо важнее.

— И потом, что плохого — выглядеть молодым?

— Это может не нравиться пациентам.

— Какая чушь! Ведь они идут к тебе не затем, чтобы любоваться прической . Или фрейдовской бородой.

— Это тебе так кажется, — пренебрежительно сказал он. — Я не хочу больше выглядеть мальчишкой. Доктор Стейнгессер верно подметил мое подсознательное стремление казаться моложе своих лет. А мне уже сорок, в конце концов.

— Не могу понять, чем может помочь конформизм, когда имеешь дело с подсознательным? Ерунда это все. Ну каким образом чопорность и занудство влияют на толкование чьих-то снов ?

Это явно начало его раздражать, но он старался сдержаться изо всех сил. Ради меня он остался дома, отменил прием — несколько лет или даже месяцев назад он мог бы меня этим покорить. Но не сейчас. Сейчас мне было все равно. Единственное, что я ощущала в эту минуту — болезненное чувство стыда за собственное притворство. Но как было внушить это Беннету? Как можно было что-то ему объяснить? Ведь я не могла объяснить это даже себе!

Он обнял меня, прижимаясь ко мне бедрами. Я видела, что он возбужден, но не испытывала ничего, кроме отвращения, постепенно сменяющегося какой-то болезненной грустью. Раньше, надолго расставаясь с Беннетом, я переживала, что он станет трахаться напропалую или найдет себе кого-то взамен, или просто решит, что я ему больше не нужна. Сейчас, пожалуй впервые в жизни, я знала, что он был верен мне, что скучал без меня, — но было уже поздно.

— Пойдем, — сказал он, беря меня за руку и подталкивая к спальне.

— А сколько времени? Ты не опоздаешь на службу?

— У меня еще есть полчаса, — ответил он, как будто не замечая, что я не хочу близости с ним.

Обычно я никогда не возражала заняться любовью. Гораздо чаще возражал он. Почему-то он был всегда недоволен моей повышенной сексуальностью, способностью заниматься любовью когда угодно и где угодно.

— Почты много накопилось за время моего отсутствия, — настаивала я, когда мы проходили через мой кабинет. — От одного взгляда на эту кипу мне становится не по себе…

— Почта подождет, — отвечал Беннет, хотя раньше придерживался иного мнения на этот счет. Мы словно поменялись местами, и он превратился в меня.

В порыве страсти он одним движением раздел меня и начал тереть мне соски, массируя клитор, засовывая в меня свою штуковину и бормоча что-то о том, какая я красивая, да какое упругое у меня влагалище, да как хорошо ему со мной. Мое тело сразу, помимо воли, подсознательно, по привычке, отозвалось: влагалище стало влажным, заколотилось сердце, затвердели соски и наступил оргазм с мыслью о Джоше, с которым мне так этого и не удалось. Драгоценная моя Дорис Лессинг, в отношении оргазма ваша Анна не права : он не есть доказательство любви, так же, как и поступок другой Анны, закончившей жизнь под колесами поезда. Все это женские фантазии, искусственные построения, домыслы, плоды психологической обработки, обожествления мужчин.

О чем же мечтает женщина? К чему она стремится? Только к тому, что подсказывает ей воспитание. Для Анны Вулф важнее всего оргазм, Анна Каренина выбирает смерть. Сам по себе оргазм еще ни о чем не говорит. Оргазм — это оргазм. Когда-нибудь каждая женщина сможет его достичь, это будет такая же привычная вещь, как сейчас — телевизор в каждой семье, и тогда не будет подобных проблем.