Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Бритт остановилась в гостинице «Шерри-Нидерланд», демонстрируя тем самым полное отсутствие воображения, довольно удивительное для представителя ее профессии. Она занимала огромный номер-люкс с желто-зелеными шелковыми драпировками и кучей телефонных аппаратов, проведенных, кажется, даже в сортир. Что роднит «Шерри» с «Бев. Хиллз», так это натыканные повсюду телефоны. Боже упаси пропустить хоть один звонок, когда сидишь на толчке или попиваешь коктейль. В таких роскошных апартаментах просто обязательно должен быть телефон в клозете, а в залах для коктейлей аппараты подносят прямо к столам. Но, я так подозреваю, все это только для виду. Какой продюсер, даже если он полный идиот, станет вести телефонные переговоры, сидя на стульчаке и выдавливая из себя очередную порцию дерьма? Вряд ли представитель профессии, где внутреннее содержание всегда остается за кадром, а важна только внешняя оболочка, станет таким образом использовать телефон. И сомневаюсь, что кому-то придет фантазия вести серьезный деловой разговор за коктейлем, когда вокруг вьется рой конкурентов, так и норовящих подслушать тебя. Так что все это телефонное изобилие рассчитано исключительно на желторотых простачков. Вроде меня. Выход Изадоры Новичок, злополучной графоманки, выступающей с приветствием Голливуду.

Бритт предпочитала принимать на своей территории. Она приехала в Нью-Йорк ради меня, но стала настаивать, чтобы я заглянула к ней в гостиницу. Мне кто-то говорил, что так поступают крупные мафиози. Так поступал и Волшебник страны Оз. Так поступают, когда хотят, чтобы трепещущий раб предстал пред светлые очи господина. А «Шерри-Нидерланд» имеет к Голливуду такое же отношение, как русское посольство к России: едва войдя под его своды, перестаешь чувствовать себя гражданином своей страны.

Если бы я доверилась своему первому впечатлению! Сколько неприятностей можно было бы избежать, если бы мы всегда доверялись только ему! Но я попыталась себя обмануть. Как и многие мои сверстники, я была влюблена в киношки! Меня пленяла эта удивительная способность кинематографа поражать воображение, так что попавший под его влияние уже не может понять, где кончается мечта и начинается реальность. Я тоже была зачарована Голливудом, его ставшими легендарными пороками, его способностью, подобно горгоне Медузе, уничтожить любого, кто осмелится взглянуть на него. Конечно, кое-какие слухи доходили оттуда до меня. Я знала, кто из моих школьных приятелей неплохо устроился там. Это, за редким исключением, были люди самые бесталанные, напрочь лишенные фантазии и за новый «роллс-ройс», виллу с бассейном и щепотку кокаина готовые вполне примириться с несправедливостью. И все же то, что связано с Голливудом, продолжало по-прежнему волновать меня. Я изучила некоторые голливудские мифы и поняла, насколько они убоги. Теперь настал черед проверить миф о его порочности и испорченности.

Мои изыскания на этот счет начались в отеле «Шерри-Нидерланд» на следующий день после рокового звонка.

Первые впечатления: Бритт Гольдштейн возлежит в желтом шезлонге, попивая джин с тоником, в то время как в номер меня впускает ее школьная подруга из Флэтбуша Сью Злотник. Это уже о многом говорит: она даже задницы не приподняла, чтобы поздороваться со мной. Она лежит, развалившись в шезлонге, и в разрезе халата от Бендела видны ее ноги, ухоженные в салоне Элизабет Арден. Она очень маленького роста (около 4 футов 10 дюймов), худая (никогда не доверяла худым), с огненно-рыжей гривой, ледяными глазами и вытянутым в узкую линию маленьким жестким ртом. Ее нос напоминает своим изгибом букву «S» (а может быть, полумесяц? или засохшую корку сыра?) — добрая половина евреек в Беверли-Хиллз обладает такими носами. (Если их все вместе сложить, получилась бы дорога обратно в Польшу — из Беверли-Хиллз). Но самое характерное в Бритт — это рот. Напряженные мышцы, растягивающие ее губы в улыбку, обнаруживают глубоко запрятанную подлость и полное отсутствие благородства. Судя по всему, выражающий ее жизненное кредо девиз («Без борьбы нет победы») не способствовал ее нравственному развитию.

— Привет, — говорит она сильно в нос, и ее голос напоминает жалкую пародию на выговор еврейской девушки из Бруклина. Наверное, в записи какого-нибудь лингвиста-диалектолога это выглядело бы очень забавно, что-то вроде «при-э-вет». — Это моя приятельница, Сью Злотник. А мы с ней как раз ударились в воспоминания.