Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Твой искаженный образ появляется в прессе, его подхватывают разные люди, проецирующие на тебя свои надежды и разочарования, все те, кто завидует тебе и мечтает оказаться на твоем месте. Они не поверят, если признаться им, что чувствуешь себя, как в западне, в этом зеркальном зале. Им жизненно необходимо верить в магические свойства комнаты за закрытыми дверями, необходимо для того, чтобы оправдать свою зависть, свои потуги подняться выше по социальной лестнице.

Я думала о нашем с Беннетом браке, вспоминала прошедший год. Как хотелось бы сейчас оказаться дома, рядом с ним. Иногда наш брак становился мертвым и безотрадным, но где-то в глубине души мы, казалось, становились все ближе друг другу. И после всех наших споров на этот счет мы в конце концов начинали подумывать, а не завести ли нам ребенка.

А почему бы и нет. Время подошло. Мне исполнилось тридцать два, и временами меня охватывала паника, что скоро я стану совсем старухой. Я написала три книги, у меня была прочная писательская репутация и денег достаточно для того, чтобы нанять домработницу, приходящую няню и даже кормилицу, если, конечно, я этого захочу.

Почему же тогда меня не покидало чувство, что все идет из рук вон? Что-то все время останавливало меня. Весь день, пока Беннет был на работе, я мечтала о малыше, но когда он возвращался домой и я видела его угрюмое, мрачное лицо, все восставало во мне. Родить ему ребенка означало бы навсегда привязать себя к его лицу. Должно же существовать на свете что-то еще, что-то более легкое и радостное, чем эта жизнь. Беннет был в плену мифа о своем несчастном детстве. Он уже семь лет занимался психоанализом и считал, что жизнь — это затяжная болезнь, изредка прерываемая кратковременными словесными кровопусканиями, производимыми психоаналитиком. Он был перпендикулярным мужчиной, а я, я так подозреваю, вертикальной женщиной. Но я чувствовала себя виноватой из-за своих подозрений. Он был очень хороший человек. Правда, немного грустный и эгоцентричный, но очень хороший. Он был верен мне, поддерживал меня в моих устремлениях. Все наперебой только и твердили, как мне с ним повезло : это муж, который примирился с успехом жены.

Примирился — именно так они и говорили. И хотя эти слова раздражали меня, я никогда не задумывалась над ними всерьез. Я испытывала к Беннету чувство благодарности, я считала себя обязанной ему. Он мой Леонард Вулф, думала я. Запрятанные глубоко внутри, успокоительные мысли. В конце концов, он не бросил меня, когда мой роман «Откровения Кандиды» (который, по-моему, сочли возмутительным все, кроме меня) стал бестселлером. Он не бросил меня и тогда, когда пациенты начали спрашивать его, не он ли выведен в романе в качестве главного героя. И даже тогда, когда я совершила совсем уж непростительный поступок: стала известной, а он должен был помогать мне разбирать почту и сопровождать на литературные вечера.

Мне кажется, что все мои знакомые и друзья считали его кротким и страшно терпеливым, — мужчиной, с которым чувствуешь себя в полной безопасности. Интересно, какой смысл они вкладывали в эти слова? Неужели они не могли понять, как унизительно это для нас обоих ? Да и, пожалуй, для всех мужчин, если уж доводить значение слов до логического конца. Разве мой успех — это какая-то аллергия, которую нужно терпеть? Мужчина бы на моем месте торжествовал, мне же приходилось постоянно извиняться — за все. Благодарить мужа за то, что он мирится с моей славой. Извиняться перед менее удачливыми друзьями, все время повторяя: как это ужасно — иметь то, что имею я. И главное, я чувствовала себя виноватой. И обязанной. Самое меньшее , что я могла сделать для Беннета, — это родить ему ребенка.

Но снова возникало его хмурое лицо, его нервное покашливание, его вечный самоанализ. Психиатрия была его призванием, а истинной страстью — любовь к своему несчастному детству. Он нянчился с этим мифом так же, как, может быть, нянчился бы с нашим младенцем. Других он тоже побуждал постоянно скорбеть о несчастном детстве.

Я и сама получила более чем достаточную долю подобной терапии, и мне начало казаться, что отношение Беннета к своим юным годам — это своего рода тщеславие. Каждый человек считает, что ему пришлось пережить больше, чем другим. И каждый в глубине души уверен, что он лучше всех, поэтому больше других заслуживает славы.

Похоже, так считают все, кроме меня.

У Беннета на самом деле было трудное детство. Овдовевшая мать, которой приходилось жить на благотворительные пожертвования, бесчисленные братья и сестры, двое из которых умерли от каких-то детских болезней… Суровое было детство, хотя, возможно, и не такое суровое, как у тех, кто рос во время войны. Кроме того, и во дворцах в этом смысле не все благополучно: Гамлета, например, беспокоили плохие сны. А некоторые пережили концлагеря и не разучились смеяться.