Элизабет Обербек: Модельер

Клод посмотрел на часы — 10.04 утра. Раздался звонок в дверь. Еще один. Прежде чем он подошел к двери, она уже открылась.

— Добрый день, мадам Жилотт.

— Я всю ночь думала о платье! — не отвечая на приветствие, сказала она взволнованным голосом и бросила свой оранжевый клетчатый плащ на ближайшее к ней кресло. — Я хочу персиковый цвет. Что вы об этом думаете? Длинный глубокий вырез на спине. Это для вечеринки, которую я устраиваю в мае, — весенняя вечеринка в саду. О, вам могут позвонить некоторые из моих друзей, потому что, вы понимаете, вечеринка имеет свою тематику — весенние фрукты. Поэтому я подумала о персиках… хорошо, кто знает, когда они созревают, но кто заботится о деталях? Да, Клод, прекрасное длинное шелковое платье персикового цвета. Остальное придумайте сами.

Дама была слегка полновата, все пальцы в золотых украшениях, черные ресницы и розовые губы, сладкие духи (может быть, лаванда), такой насыщенный аромат. Мадам Жилотт превратила мастерскую в спартанском стиле в женский салон. Клоду нравилось ее неистощимое добродушие и такое нагромождение глупостей. Она была известна как хозяйка известного парижского салона и любила фотографироваться. В комнате даже стало светлее от ее улыбки.

— Вам очень пойдет персиковое платье, — ответил Клод, рассматривая ее волосы миндального цвета и кожу кремового оттенка. Лишь морщинки в уголках глаз выдавали ее возраст, но характер у нее был как у двадцатилетней девушки. — Пожалуйста, встаньте здесь. — Клод указал на деревянный подиум. — Вы очень удачно выбрали время, — продолжил он, распределяя материал и закалывая его булавками. — Как раз вчера я обнаружил шелк персикового цвета в магазине месье Фароша. Я хотел купить восемь рулонов, но такого количества не оказалось. Почему бы нам не добавить более темной тафты на рукавах? Я вижу, как ваши волосы рассыпаются по плечам, а лента оттенка персикового плода обнимает шею.

— Можно ли все сделать за две недели? — спросила она. — Могу ли я уже уехать? При таком интенсивном движении мне понадобится полтора часа, чтобы добраться до Парижа, а у меня назначен ленч на двенадцать тридцать в самом центре города. Почему вы не хотите компьютеризировать ваш бизнес? У меня есть прекрасный специалист, который каждую неделю дает уроки моему мальчику Жану. Возможно…

— Но сможет ли компьютер подобрать нужные вам цвета?

— Да-да, вам нужны точные цвета. — Она вынула золотой футлярчик губной помады и, прикрыв глаза, подкрасила губы, сделав их цвет еще более насыщенным. — Да, в этом-то и дело. Вы создадите меня вручную. Я полагаю, не всю меня! О, вы ретроград из ретроградов, Клод. Вы неизбежны, как божья кара. И вам нужно лишь несколько примерок, не то что другим. Я надеюсь, что вы сохраните для меня ваши лучшие идеи. — Слова лились бесконечным потоком.

— Для вас так легко создавать, мадам.

— Называйте меня Мадлен! Почему вы продолжаете общаться со мной, как с мадам? Вы так разговариваете со всеми клиентками? Кстати, а где ваш попугай? (Педанта забрал Дидье, младший племянник, на праздник в школе.) Какое облегчение, что эти маленькие птичьи глазки не смотрят на меня. Я всегда удивлялась, какую часть моей болтовни он запоминает. Вы поступили абсолютно правильно, это точно. Пожалуйста, отсылайте подальше птицу, когда я бываю у вас. Впрочем, как долго я должна еще стоять, а вы будете прикалывать булавки? Неужели вы не знаете моих размеров? Я понимаю, вам нужно меня вновь измерить. Хорошо, я немного прибавила в весе, но персики, вы понимаете, они круглые.

Мадам Жилотт вышла, унося за собой запах лавандовых духов. Клод положил на боковой столик свои швейные принадлежности: наперсток, подушечку для булавок, сантиметр, — так хирург раскладывает инструменты, готовясь к очередной операции.

Папа Клод. Именно ему он был безгранично благодарен за свой талант и умение. Уже в шесть лет маленький Клод завороженным взглядом следил, как манекен, стоявший в мастерской, в руках отца меняет свои наряды. Привычным ритуалом стало разглядывание вращающейся безголовой фигуры. Он наслаждался цветом и запахами приколотой материи, его пальцы изучали разные швы и текстуру ткани.

Папа Клод очень уважительно относился к своей работе и, как математик, отдавал дань точности. Записи снятых мерок с мелкими пометками, выполненными всегда синими чернилами, хранились с великим благоговением, они были перевязаны желтыми ленточками и укладывались в размеченных ящичках старого дубового стола в гостиной. Дедушка Клода тоже был портным, когда-то на деревянной дощечке им была вырезана надпись «Рено. Портной». Эта вывеска до сих пор находится над входом в мастерскую. И это он сколотил ныне скрипящую и затертую деревянную скамейку, на которой горожане городка Сенлис могли посидеть, обсудить последние новости, пока дедушка укорачивал юбку или пришивал пуговицу. И, что самое удивительное, большинство работ нынешнего Клода Рено были сшиты на хорошо смазанной швейной машинке, с ножным приводом, которая принадлежала его прадеду.