Луи де Берньер - Дочь партизана

Ну вот, я сказала, что отец воевал в партизанах, а потом стал гэбистом. В то время тайная полиция называлась УГБ. В 1966 году выяснилось, что даже резиденция Тито нашпигована «жучками», и наш лидер понял, отчего проваливались его планы. Он провел реорганизацию, от которой система уже не оправилась, хотя после войны именно она помогла ему сохранить власть и уберегла страну от распада.

Отец работал как проклятый, поскольку на свободе разгуливали сотни военных преступников, а еще до черта тех, кого к ним приравнивали: хорватские усташи-фашисты, сербские четники-монархисты и косовские албанцы, которые всем были поперек горла и ни с кем не хотели знаться. Вначале отец собирал улики против командира четников Михайловича, потом участвовал в суде над хорватским архиепископом Степинацем – этот подавлял сербское православие, и его заклеймили «Ватиканской марионеткой».

Десять послевоенных лет Тито насаждал жесткую партийную дисциплину, не допускавшую никакой самодеятельности. Шла борьба с идеологическими врагами. Теперь, когда коммунизм сгинул, чудно вспоминать всех этих классовых врагов – реваншистов, рецидивистов, либералов, реакционеров и бесчисленных изменников. Особую нелюбовь отец питал к буржуям, и потому всякая досадная мелочь, вроде отвалившегося колеса тачки или заглохшего мотора любимой машины, объявлялась происками буржуазии. Выпендреж, конечно.

– Отец ни в чем не сомневался, – усмехнулась я.

– Похоже, ты в него, – сказал Крис.

Да, я самоуверенная. Верю в добро и зло, отличаю одно от другого, но знаю, что иногда творишь зло во имя добра. Крис тоньше меня. Прям видно, как ему неймется сказать, что жизнь гораздо сложнее, но он сдерживается, ибо англичанину негоже никого поучать, а поучать женщину еще и опасно: не дай бог, откусит яйца.

Я уж давно поняла, что он мечтает со мной переспать, но еще не решила, как поступить. Он напортачил, когда принял меня за девку и попытался снять, а я напортачила, заявив, что стою пятьсот фунтов. К тому же он женат, у него дочь. Не то чтобы меня это сильно тревожило. Со временем, сказал он, жена превращается в сестру или врага, и я знаю, что это правда. Так говорили все женатые мужики. Шутка природы, которая почти всех мужчин сотворила из пламени, а почти всех женщин – из праха. Крис говорит, в жилах его супруги течет снятое молоко.

Я пыталась понять, влюбился ли он в меня и что было бы, если б я стала его женой или любовницей. Я боялась, что если с ним пересплю, то он больше не придет. Слишком уж рискованно.

Мне кажется, ясная вера помогает сражаться и выжить, а потом стерпеть воспоминания. Возможно, благодаря этой вере сдюжил Розин отец. А моего поддержал старомодный патриотизм. Что касаемо Розы, ее коммунистичность была неизбежной, поскольку коммунистам очень долго удавалось скрывать, что их учение – экономическая и гуманитарная катастрофа. Нельзя ставить людям в вину, что они впали в столь крупный и долгий исторический самообман, поскольку никто не понимает настоящего, не говоря уж о будущем. Пожалуй, неверно утверждать, что в Югославии коммунистическая идея провалилась. Подравняв всех под одну гребенку, довольно долго она кое-как работала, а потом просто иссякла. По-моему, Розина коммунистическая вера сродни набожности тех католиков, кто крестится на церковь, но внутрь никогда не заходит и ни бельмеса в богословии. Кстати, Роза согласилась, что я, наверное, прав.

Отец ее не разделял искренней веры Тито в то, что со временем государство отомрет. Передачу фабрик под управление рабочих и широкую автономию республик он считал ужасной ошибкой. Отца стали все больше задвигать, он получал все менее ответственные поручения. Он впал в меланхолию, перемежаемую вспышками дикой злобы. По мнению Розы, вдобавок его мучила совесть из-за того, что он натворил на войне.

Насчет угрызений совести – не знаю. В рассказах он представал подлинным чудовищем, хотя сама Роза ничуть не переживала. По-моему, даже гордилась. Прошло много лет, а в голове моей все звучит ее голос. Точно заевшая пластинка, она вновь и вновь рассказывает истории, идеализирует отца. Мне всегда нравился ее акцент.

С виду отец был истинный славянин – высоченный, худой и смуглый. Пусть у него остался только один глаз, но этим горящим оком он провидел светлое будущее всего мира, взглядом испепеляя всякого, кто пытался преградить ему путь туда. В бою железной каской ему вышибли два зуба, и он вставил себе золотые, которые на солнце сверкали, зловеще и романтично. Когда я была маленькой, мы играли в пиратский абордаж. В саду я забиралась к отцу на плечи и, оттянув его верхнюю губу, любовалась сияющими зубами. «Что будем делать, когда я помру?» – спрашивал отец. «Вырвем твои зубы, продадим и навеки разбогатеем», – отвечала я. «Какая злая принцесса!» – кричал он и кружил, кружил, кружил меня прям до тошноты, но потом и сам изнемогал, падал, а я на нем прыгала и целовала в щеки.