Ольга Арсентьева - Влюбленный Дед Мороз

28 декабря после уроков Екатерина Сергеевна сидела за своим столом в учительской и выставляла четвертные оценки.

От этого занятия ее то и дело что-то отвлекало. То телефон зазвонит на столе у завуча, и надо было вставать и отвечать, что завуча нет и когда будет, неизвестно; то откроется, натужно скрипя, старая рассохшаяся дверь учительской; то разыгравшаяся пурга бросит в окно пригоршню ледяных шариков…

Возвращаясь в очередной раз от стола с телефоном, Екатерина Сергеевна сделала небольшой круг и глянула в овальное, висевшее рядом с платяным шкафом зеркало.

Лицо в зеркале было бледным и усталым, глаза какие-то потухшие, а из высокой прически (у Екатерины Сергеевны были длинные густые волосы яркого каштанового цвета и почти без седины) выбилась неаккуратная прядь.

«Волосы у меня хороши, — с привычной грустью отметила Екатерина Сергеевна, — а вот все остальное — так себе».

Она подняла руку, чтобы заложить выбившуюся прядь за ухо. Дверь отворилась, и в зеркале позади себя Екатерина Сергеевна увидела отражение стройного брюнета в идеально сидящем сером костюме. Екатерина Сергеевна привычно зарделась и, забыв про прядь, поспешно вернулась на свое место.

Брюнет же повел себя необычно. Вместо того чтобы проследовать к стойке с журналами или к буфету с электрическим чайником и разномастными чашками или сесть за учительский компьютер и погрузиться, по своему обыкновению, в Интернет, он подошел к столу Екатерины Сергеевны и уставился на нее сверху вниз светлыми, холодными, цвета морского льда глазами.

Екатерина Сергеевна, кашлянув, робко предложила ему сесть.

— Что-нибудь случилось, Олег Павлович? — с тревогой спросила она. — Опять мои что-нибудь натворили?

Олег Павлович, оглянувшись по сторонам, пододвинул к ее столу единственное во всей учительской по-настоящему удобное кресло, расположился в нем, утвердив локти на подлокотниках и соединив кончики длинных, изящных, слегка выпачканных мелом пальцев, и лишь после этого заговорил:

— Что, Екатерина Сергеевна, ваш Соболев сдал вам сочинение?

— Да, — удивилась Екатерина Сергеевна, — сегодня был последний срок, но он успел. Я, правда, еще не читала, но…

— Не сомневаюсь, что чтение окажется весьма занимательным, — перебил ее Олег Павлович, или, как его звали в школе, Вещий Олег. — А известно ли вам, что он писал это сочинение у меня на алгебре?

Екатерина Сергеевна мгновенно вспыхнула и опустила голову.

— Он, видимо, решил, что после контрольной ему ничего не грозит, — ровным голосом продолжал Вещий Олег, — устроился себе на задней парте и решил на моем уроке позаниматься литературой.

— Я, я… я с ним обязательно поговорю! — прижав руки к груди, клятвенно пообещала Екатерина Сергеевна. — Этого больше не повторится! Ручаюсь вам! А… что у него теперь будет за четверть?

— То же, что и планировалось, — «четыре», — усмехнулся Олег Павлович. — Я не такой изверг, как тут некоторые думают.

Он замолчал, покосился на белое пятно между большим и указательным пальцем и, брезгливо поморщившись, вытер мел бумажным платком. А белый комочек, прищурившись, отправил щелчком пальца прямо в стоявшую у двери корзину для бумаг. После чего встал, кивнул Екатерине Сергеевне и удалился.

«Соколиный Глаз — с восхищением подумала Екатерина Сергеевна — Или нет, Большой Змей».

Да, точно, так его поначалу и прозвали — Большой Змей. У Олега Павловича были тогда длинные и прямые, как у индейца, черные волосы, он стягивал их на затылке в «конский хвост» и ходил на работу в замшевом пиджаке, старых джинсах и поношенных мокасинах. Длинный, тонкий, хитроумно-расчетливый, с проницательным, все подмечающим взглядом.

Змей и есть. Большой Змей Чингачгук.

Вот только, в отличие от крупного, с накачанными мускулами вождя могикан, телосложение у математика было изящное, словно у балетного танцора. И глаза Олег Павлович имел не темно-карие, а светлые, голубовато-зеленые. Да еще в обрамлении длинных черных ресниц — многие, ах, многие, не одна Екатерина Сергеевна, засматривались поначалу на эти глаза!

Когда Олег Павлович пообвыкся в школе после своей компьютерной фирмы, он коренным образом поменял имидж. Волосы остриг совсем коротко, стал носить солидные недешевые костюмы, приобрел даже некоторую вальяжность манер. Теперь уж он был не дикий индеец, а, скорее, какой-нибудь генерал-губернатор западных штатов. Теперь и прозвище ему полагалось другое.