Нора Робертс: Ночные танцы

Си Джей хмыкнул и еще раз взглянул на дом.

—Если вдруг заскучаешь или почувствуешь себя одиноко...

—Не заскучаю. — Мэгги быстро рассмеялась и подтолкнула его к машине. — Вдруг обнаружила, что я самодостаточная личность. Ошеломляющее открытие. Ну, возвращайся домой и не беспокойся обо мне. Хорошей тебе поездки.

Да уж, подумал Си Джей и проверил, при себе ли у него средство против укачивания.

—Пришли мне партитуру, и, если она бесподобная, я... буду беспокоиться немного меньше. Может быть.

—Она бесподобная. — Мэгги отошла от машины, чтобы он мог развернуться. «Мерседес» начал осторожно отъезжать. — Я бесподобная! — крикнула она. — Скажи там всем, что я скоро заведу коз и цыплят!

«Мерседес» резко остановился.

—Мэгги...

Мэгги захохотала и помахала Си Джею рукой.

—Ну ладно, пока не буду. Возможно, осенью. — Надо как-то успокоить его, быстро подумала она. А то он вылезет из машины и начнет все сначала. — О, и пришли мне конфет «Годива», хорошо?

Ну вот, это уже больше похоже на Мэгги, решил Си Джей, снова заводя мотор. Ничего. Она будет в Лос-Анджелесе самое большее через шесть недель. В зеркале заднего вида он увидел отражение Мэгги. Она стояла и смеялась, такая маленькая и хрупкая, и совсем одна среди этих зарослей и мрачных деревьев. Одна в этом полуразвалившемся доме. Си Джей еще раз взглянул на Мэгги, на дом и вздрогнул. На сей раз не оттого, что вид этой сараюхи оскорбил его эстетические чувства. Внезапно его пронзило ощущение того, что Мэгги здесь совсем не в безопасности.

Си Джей покачал головой, стряхивая с себя вдруг подступившую тревогу, и полез в карман за лекарством. В конце концов, он действительно слишком много беспокоится. Все так говорят.

Мэгги смотрела, как «мерседес», подпрыгивая на ухабах и объезжая рытвины, постепенно скрывается из вида. Нет, она не чувствовала себя одиноко. Почему-то она была абсолютно уверена, что здесь ей никогда не будет одиноко. На мгновение ею овладело какое-то неприятное предчувствие, но Мэгги решила, что все это глупости.

Обхватив себя руками, она медленно повернулась раз, потом другой. На склоне холма, цепляясь за камни корнями, росли деревья. Листья на них пока еще не распустились, но через пару недель лес будет весь зеленым. Мэгги представила себе, как это будет, а потом попыталась вообразить этот же пейзаж зимой. Все белым-бело, вокруг снег, черные ветки резко выделяются на его фоне. Лед поблескивает на солнце. А осенью, наверное, все превратится в разноцветные ковры... Нет — ни скуки, ни одиночества здесь быть не может.

Впервые в жизни у Мэгги появилась возможность устроить все абсолютно по своему вкусу. Ее дом не будет похож ни на один из тех, в каких ей приходилось жить. Он ее, только ее, и больше ничей. Если она совершит ошибки — они тоже будут только ее. Здесь нет журналистов, никто не станет сравнивать ее дом с усадьбой матери в Беверли-Хиллз или с виллой отца на юге Франции. «И если мне очень-очень повезет, — подумала Мэгги со вздохом, — у меня в жизни вообще не будет больше никакой прессы. Можно будет просто писать музыку, наслаждаясь покоем и уединением».

Мэгги замерла на месте, стараясь не шевелиться, и закрыла глаза. Так она могла слышать музыку. Не пение птиц, а шелест ветра в ветвях. Если сконцентрироваться, можно услышать журчание ручья, пробегающего по ту сторону дороги. Тишина вокруг стояла невероятная, и Мэгги наслаждалась ей, словно симфонией.

Всему в жизни есть место, подумала она. И блеску, и гламуру. Вот только с нее, пожалуй, хватит. На самом деле Мэгги уже давно приелась вся эта мишура, просто осознала она это совсем недавно. Когда о твоем рождении сообщают все средства массовой информации по всему миру, когда пресса отслеживает, когда ты совершишь первые шаги, каким будет твое первое слово, легко можно забыть, что можно жить и по-другому. Без суеты.

Мать Мэгги была одной из самых известных блюзовых певиц в Америке; ее отец был знаменит с самого детства — чудо-ребенок, талантливый актер, со временем он стал прославленным режиссером. За их романом наблюдал весь мир, и, когда они поженились, поклонники были на седьмом небе от счастья. Рождение Мэгги вызвало не меньше шума, чем появление на свет какой-нибудь коронованной особы. И такой была ее жизнь с первых дней — жизнь обожаемой, избалованной принцессы. Золотые погремушки, белые меховые шубки, все, что угодно... Ей повезло, потому что ее родители действительно любили друг друга и души не чаяли в ней. Это как-то ограждало от жесткого мира шоу-бизнеса. Так она и жила — в любви, роскоши и под постоянным прицелом камеры.