Доротея Уэбстер - Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Она догнала Доменика в вестибюле.

— Вы ушли очень вовремя, — сообщила она ему.

— Я всегда ухожу вовремя, — усмехнулся тот. — И никогда не спрашиваю разрешения. Ни на что. Даже на пересадку деревьев. Делаю, что считаю нужным. Например, Эмилия настаивает, чтобы мы, слуги, не ходили через замок, только в обход, а я плюю на это и хожу, где мне удобнее. Так что вы, следуя сейчас за мной, нарушаете священный порядок, установленный еще покойной графиней Элианой и ее отцом.

— Сколько нарушений за один день! — с притворным вздохом сказала Женевьева. — Сломанный цветок, теперь — проход через замок... Но я, может быть, вовсе не такая уж законопослушная, какой кажусь. Как я понимаю, сейчас мы должны накрывать на стол?

— Да, я думаю, Гастон уже начал обряд подготовки к обеду и ждет своих служек. А меня ждет мой обед.

— И вы не придете слушать музыку? — спросила Женевьева.

— Меня же не приглашали, — пожал плечами Доменик. — На моей памяти вы вообще первая из числа слуг, кого пригласили разделить какие-то развлечения гостей графа. Берегитесь: остальным слугам это не понравится.

С этими словами он повернулся и скрылся на кухне. Женевьева поспешила в свою комнату, чтобы сменить порванную юбку. Затем, накинув передник, поспешила на кухню.

Там действительно уже распоряжался Гастон. Катрин бегала с подносом в столовую замка.

— Могла бы прийти пораньше, — бросила она Женевьеве.

Ничего не ответив, девушка взяла свой поднос и принялась за работу. В столовой Эмилия командовала, куда какой прибор поставить. Наконец все было готово. По знаку Гастона девушки скрылись за дверью, слуга пригласил графа и его гостей в столовую. Женевьева слышала звуки отодвигаемых стульев, легкий звон стекла (Гастон разливал вино в бокалы), смех, голоса. Как бы ей хотелось сидеть там, в зале, слышать, что Ричард Фуллер говорит графу, а Филипп Вернон — той печальной девушке. Но, увы — у нее другая роль, и скоро ее выход.

Действительно, в дверях показался Гастон и сделал знак, что пора подавать первое. Катрин и Женевьева вкатили в зал столики с супницами и начали разливать суп. Женевьева во все глаза разглядывала сидящих за столом. Во главе стола сидел граф Руайе, по правую руку от него — мэтр Вернон, по левую — дочь Элеонора. Рядом с художником сидела незнакомая Женевьеве очень яркая, привлекательная девушка, напротив нее — невысокий смуглый мужчина лет сорока. Возле него помещалась девушка, которую Женевьева видела перед замком, а напротив нее развалился на стуле Ричард Фуллер. Увидев Женевьеву, американец приветливо улыбнулся и подмигнул ей.

Собственно, он один и заметил появление девушек. Остальные были увлечены разговором. Как успела понять Женевьева, все внимание было приковано к худому незнакомцу — соседу Элеоноры.

— И что же вы тогда предприняли, Лоуренс? — блестя глазами, спрашивал граф.

— Я дернул за линь два раза, что означало “уходите без меня”, — бесстрастно и как бы нехотя продолжил тот свой рассказ, начатый, видимо, уже давно, — и перерезал шланг, по которому мне подавали воздух. Я рассчитал, что мне хватит запаса воздуха примерно на полчаса, а бандиты за это время уберутся с нашего места. Тогда я смог бы...

Продолжение рассказа Женевьева не слышала — суп был подан, и оставаться в зале не было никаких причин. Какая жалость! Видимо, этот Лоуренс — тоже очень интересный человек. Девушки удалились на кухню, где Франсуа уже приготовил куропатку. Когда их вновь пригласили в столовую, чтобы подать ее на стол, речь шла уже не о бандитах и перерезанном шланге, а о новой выставке месье Вернона. Женевьеве это тоже было интересно, и вновь она была вынуждена уйти. Снова их позвали, когда надо было убирать со стола.

— Теперь, девочки, займемся посудой — и свободны, — сообщила Эмилия — очевидно, скорее для Женевьевы, которая еще не знала порядков в замке.

Когда они доканчивали мытье и уже ставили сухие тарелки обратно на полки, из замка донеслись звуки фортепиано. Как и обещал граф, там играли. Однако никто не спешил позвать ее туда, где рождались эти звуки. Увы! “Однако ты много хочешь от первого дня, — сказала Женевьева самой себе. — Ты познакомилась с такими людьми, говорила с самим Фуллером, беседовала с графом — чего же ты еще хочешь? Если каждый день будет проходить, как этот — это будет просто замечательно. Жаль, конечно, что я не сижу в их кругу, не принимаю участия в их беседе, но... кто знает?” С этими честолюбивыми мыслями она поставила на полку последнюю тарелку, повесила передник на гвоздик и вышла из флигеля. Она пошла по направлению к парку, но во дворе ее окликнули. Возле “бьюика”, небрежно опершись о дверцу, стоял Жерар.