Альмудена Грандес: Любовь в ритме танго

Я сейчас нахожусь в возрасте Христа. У меня есть сестра-близнец, которая совсем на меня не похожа, она никогда не витает в облаках. В детстве я любила наблюдать за сестрой, но не помню ни одного случая, когда мы были вместе и по-настоящему близки. У Рейны были свои секретные игры, которые никогда не заканчивались, потому что играла она целыми днями, постоянно. Я же каждое утро, когда просыпалась, ощущала себя сразу Маленой и Марией, плохой и хорошей, одновременно была собой и другой. Я боялась, что Рейна, а вместе с нею мама, тетки, няня, учителя, друзья — весь окружающий мир — это заметят. Я боялась совершить ошибку, которая помогла бы им понять раздвоение моей личности на девочку, которой я была, и на девочку, которой хотела стать. Я вставала с постели, одевалась, чистила зубы и умывалась, садилась завтракать и ждала, когда она со мной заговорит. Но иногда она даже не произносила моего имени. Тогда я чувствовала себя комфортно, мне было весело. В другой раз перед выходом из дома я звалась Маленой, потому что была одета в юбку и блузку навыпуск, забывала причесаться, беспорядочно ставила книги на полку, комкала бумагу и кидала в угол. Когда мы возвращались домой вечером, я бросалась на кровать, и Малена медленно покидала меня, затем я садилась на пол, чтобы потом встать другой мягкой и нежной. Много лет спустя можно восстановить эти движения и рассказать, как я поднималась с колеи, чтобы спросить саму себя:

— Мария… — говорила я себе утром так жалобно, как иногда говорят монахи, когда собираются наказать, — Мария, дочка. Ты ничего не расскажешь? Маме очень грустно, бедняжке. Как ты могла выйти на улицу вместе с дедушкой? Он что-нибудь купил тебе?

— Ничего, — ответила я себе. — Он мне ничего не купил, мы вывели Паситу на прогулку, вот и все.

— И он тебя никуда не приглашал?

Мария покачала головой.

— Верно?

Снова покачала головой.

— Он не наливал тебе вина, шампанского, да? Бабушка рассказала нам, что ему нравится поить детей вином. Он считает, что это очень полезно. Он ненормальный. Ты знаешь, что маме не нравится, когда мы пьем вино, даже разбавленное водой… Бабушка тоже очень расстраивается. Веди себя хорошо. Ну, теперь вставай. Если пообещаешь мне, что не будешь ничего такого делать, я помогу тебе по дому.

Тогда я снова начинала молиться, просить у Девы Марии чуда, которое ей ничего не стоит и которое изменит мою жизнь раз и навсегда. Я тихо вставала у кровати и начинала новую пытку. Теперь понимаю, что тогдашние мои проблемы были абсурдны, смешны, невероятно глупы, по правде говоря, они и не были настоящими проблемами. Ведь никому не нужно знать, сколько граммов в пятидесяти двух литрах молока, потому что все покупают молоко литрами и никогда граммами. Я молилась Деве Марии, будто она меня действительно слышала. Эта женщина никогда меня не любила, потому что, подобно моей сестре, предпочитала горькую цедру жертвоприношений сладкой мякоти апельсинов.

Когда я поднимала глаза, то была уверена, что матушка Глория хмурится, глядя на меня. Я помяла стебелек цветка между пальцами и почувствовала на своей коже зеленую кровь. Стебель был крепким и почти трещал, когда я вырывала его за урной около столовой. Он был пористым, как вареная спаржа. Лепестки бутона, медленно кружась, падали на землю. Я следила за ними, и от этого моя голова шла кругом. Я стояла за спиной Рейны, но матушка Глория не спускала с меня глаз. Густые брови монахини подчеркивали строгость ее лица, когда она хмурилась. Они всегда были готовы сомкнуться, так же как сейчас. На плечо Рейны опустился застывший белый цветок гладиолуса, похожий на солдатский штык. Мне велели выбрать утром гладиолус, хотя то, что от него осталось в моих руках, вызывало уныние, такое же, какое испытывала Рейна накануне по пути в колледж. Все цветы у меня рано или поздно ломались — я сплющивала их в папке или роняла в коридоре, автобусе, а потом какой-нибудь ребенок наступал на них или я просто зажимала их в кулаке, приветствуя кого-нибудь. Это могли быть белые лилии, каллы, розы, ромашки. Я никогда не проявляла заботы о них, а весной природа будто бы вела какую-то игру против меня.

Понимаю, что Богоматери я никогда не была важна, но когда я надеялась, что встречу ее около алтаря, то начинала молиться. Мои губы беззвучно двигались быстро-быстро. Думаю, никто и никогда не молился с такой верой, страстью и с таким усердием, как я. Но тогда мне было только одиннадцать лет, и я верила в великие чудеса. Мои надежды, казалось, не были противны небу, иначе оно разверзлось бы у меня над головой, поэтому я продолжала молиться каждое утро, не обращая внимания на то, что кто-то может увидеть меня, например, моя сестра Рейна.