Лесли Локко - С тобой и без тебя. Нежный враг

Макс наблюдал, как Амбер убежала в свою комнату. Несмотря на его внешнее спокойствие, в нем все кипело. Он был взбешен поведением Анджелы. Она снова сделала это. А он только собирался поехать в Восточную Европу, чтобы заняться крупной сделкой и лично провести непростые переговоры. Ему нужна была чистая голова, свободная от несообразных эмоций, которые всегда окружали его жену. Ему нужно было понимание и спокойствие, а не постоянные сцены этой невротической драмы, центром которой она являлась. Она просто была не в состоянии этого понять… А ведь он дал ей все, она ни в чем не нуждалась. Красивый дом, кучу денег, двоих здоровых детей… Все, о чем только могла мечтать женщина, так какого черта она хотела теперь? Он резко отодвинул тарелку, злость захлестнула его, прогнав аппетит. Он осмотрел элегантно обставленную комнату, редкие картины на стенах, чудесный китайский фарфор, на тарелке осталась лежать нетронутая яичница с беконом. Да, у нее было все. Он прошел длинный трудный путь, чтобы добиться всего этого, а она теперь хотела поставить на всем этом крест? Из-за какой-то бутылки виски? Макс покачал головой. Это было за пределами его понимания. Его взгляд медленно переместился с полированной поверхности обеденного стола на искусно расставленные вокруг букеты цветов. Гнев новой волной охватил его, неожиданно наполняя незнакомой необъяснимой скорбью. Он отодвинул стул и пошел вверх в кабинет тяжелым, не свойственным ему шагом. Мгновение он постоял в дверном проеме, осматривая кабинет, свои вещи. Его личные книги, любимые картины и скульптуры, красивый письменный стол, купленный для него Анджелой много лет назад… Он подошел к столу и сел. Открыл левый шкафчик стола. Внутри на белой ткани лежала самая дорогая для него вещь: вислоухий, уже давно не подлежащий никакому ремонту плюшевый медвежонок. Макс уставился на него, мгновенно проваливаясь в воспоминания. В долю секунды он перенесся туда, откуда был родом, где все начиналось.

Холодное сентябрьское утро 1939 года. Холод был такой, что забирался тебе под одежду, удивляя своей неотвратимостью, сигнализировавшей о конце лета. Девятилетний Маркус Сальцман, однако, думал не о холоде, у него была значительно более важная проблема. Его мама плакала уже на протяжении нескольких дней, и никто не мог объяснить ему почему. Его отец исчез куда-то на прошлой неделе, а вчера неожиданно вернулся и казался теперь на десять лет старше. Маркус был единственным ребенком в семье, ему не с кем было поделиться тем, что его тревожило. Лотте, домработница, к которой он часто обращался, когда мутти была расстроена, ничего ему теперь не говорила. Она сжимала губы в жуткую ниточку, и кроме перешептываний в коридоре с Джошимом, прислугой отца, он от нее больше ничего не слышал. Ничего. Ему самому оставалось лишь догадываться, что происходит. Помимо разговоров о войне, которая, как говорили, должна была начаться со дня на день, он услышал и кое-что еще в ту ночь. Его дядюшки тоже пришли, и добрый сосед герр Финкельштейн. Из обрывков разговора ему вырисовывались лишь непонятные слова: киндертранспорт, Англия, культургемайнде, и он тщетно пытался поймать смысл сказанного. Но прежде, чем он успел услышать достаточно, чтобы обдумать и пойти наверх к матери за объяснениями, Лотте обнаружила его под дверью и отправила спать.

И вот теперь в это холодное сентябрьское утро он пытался натянуть на себя колючее шерстяное белье, удивляясь, почему его отправили в гардеробную и велели одеться потеплее. Вскоре он все понял.

Мутти не могла… или не хотела смотреть ему в глаза. Его отец стоял у окон гардеробной, глядя на что-то невидимое на улице. Его любимая тетушка Бертильда тихо плакала в углу комнаты. Маркус смотрел на них всех, слишком смущенный, чтобы говорить. Уехать? В Англию? Одному? Он пробормотал: «А разве вы все со мной не поедете? Как же вы? А мутти?» — на что его отец, отвернувшись от окна, ответил даже по понятиям Маркуса чересчур наигранным голосом: «И мы все тоже к тебе приедем. Скоро». Это было неслыханной ложью.

Все было решено в последнюю минуту. Гаральд Сальцман благодаря неожиданной благосклонности своего немецкого клиента сумел устроить место для своего единственного сына на один из последних детских поездов, эвакуировавших детей из Германии в Голландию, а потом в Гарвич. Маркус Сальцман прибыл в Гарвич шестого сентября, за три дня до начала войны. Он плохо помнил прощание на перроне, как его засунули в вагон с двумя сотнями других детей, напуганных и плакавших. Огромные окна немецкого поезда были опущены, чтобы позволить родителям взглянуть на своих детей в последний раз. Медленное отправление, родительские рыдания. Немецкие войска, марширующие на фоне унылого осеннего ландшафта, Голландия, переправа… Все это проходило перед невидящими глазами мальчика, оставляя мимолетные впечатления. Он сошел с парома в Гарвиче в удивительно солнечный яркий день и тут же понял, что все его домашнее миропонимание ничем не поможет ему в этом ином, неизвестном мире. Он не знал ни слова из языка, на котором здесь говорили. Единственный ребенок, с которым он подружился при переправе через Ла Манш, исчез, едва они прибыли. Маркус видел, как его уводила пожилая пара, очевидно, очень довольная его прибытием. И вот так он остался совсем один. В одной руке у него был маленький кожаный чемоданчик, наспех собранный его матерью, а в другой — Солли, маленький вислоухий плюшевый медвежонок, которого тетушка Бертильда сунула ему через окно уже отъезжавшего поезда. У него не было ни денег, ни адреса, по которому его ждали, ни имен людей, которых следовало искать, лишь кусок скомканной бумаги, который Мутти велела ему беречь, что бы ни случилось… и Солли. «Нам просто не хватило времени, — в отчаянии кричал его отец на перроне, а ветер смешивал его слова со свистом поезда. — Мы ничего не успели как следует организовать… не хватило времени…» Это был последний раз, когда он видел своих родителей.