Пенни Винченци - Злые игры. Книга 2

— Не надо, — попросил он, — не говори так. Не так уж это ужасно.

Она была настолько поражена, что замолчала. Потом, всхлипнув, с трудом произнесла:

— Разумеется, ужасно. Как только ты можешь говорить подобное?!

— Потому что это правда. Послушай меня. Выслушай, пожалуйста.

Она уселась на кровати, по щекам ее тихо бежали частые крупные слезы.

— Послушай, — продолжал Александр, — я действительно люблю тебя. Я в самом деле тебя люблю. Я влюбился в тебя сразу же, а потом моя любовь становилась все сильнее и сильнее. Мне нравилось, что ты такая нежная, такая чувствительная и чуткая, такая необыкновенно целомудренная. Я любил тебя за твою красоту и твое обаяние. Мне казалось, что ты для меня могла бы стать идеальной, просто идеальнейшей женой. И я хотел тебя. Я очень тебя хотел. И знал, что мы можем быть счастливы вместе.

— Александр, это…

— Будь ко мне снисходительна, пожалуйста, Вирджиния, я очень многое могу предложить. Давай будем честными. И забудем об этом сексе.

— Но…

— Забудь о нем, — повторил Александр, глаза у него при этом были умоляющие и невероятно грустные. — Я знаю, что тебе хотелось всего остального, Вирджиния. Я это знаю. Я знаю, что тебя завораживала мысль стать графиней, стать хозяйкой Хартеста. Скажи честно, разве не так?

— Н-ну…

— Разве не так?

— Я… да, пожалуй.

— Вот видишь. Я знаю, со временем ты стала хотеть всего этого нисколько не меньше, чем меня. Поначалу я был уязвлен, но потом это помогло мне принять окончательное решение. Для тебя это означало бы успех. Ты до предела задавлена отцом, постоянно пребываешь в тени своего брата, все домашние над тобой подтрунивают; в том кругу, в котором вращаются твои родители, тебя всерьез никто не принимает, хотя и стараются как-то это смягчить, не выказывают прямо своего отношения, и тут появляюсь я со всеми этими великолепными сверкающими призами, и вся твоя семья, все твои друзья, пресса, абсолютно все вдруг начинают тобой интересоваться, восхищаться, восторгаться. Вирджиния Прэгер, которая до сих пор была лишь второсортным членом своей семьи, должна стать графиней Кейтерхэм, хозяйкой одного из самых великолепных домов Англии, матерью будущего графа. Превосходнейшая перспектива, Вирджиния, разве не так? Согласись?

— Да, — проговорила она, и в ее глазах впервые появилось ледяное выражение. — Да, верно. Но…

— И бывали дни, и таких дней было много, а в последнее время их становилось все больше и больше, когда у тебя возникали в отношении меня какие-то сомнения. Я видел, что ты иногда смотрела на меня так, будто что-то взвешивала, прикидывала, и я понимал, о чем ты думала, и знал, что ты стараешься заглушить в себе эти мысли. А я в отношении тебя никогда ни на секунду не испытывал никаких сомнений. Я полюбил тебя еще в тот самый первый день, и за все время с тех пор у меня и тени сомнений не возникало.

— Странно ты как-то все объясняешь, — сказала Вирджиния. Теперь она немного успокоилась. — Можно мне еще шампанского?

— Бутылка пустая. Заказать еще?

— Да. Закажи. — Оглядываясь потом на свое прошлое, Вирджиния однажды поняла, что ее пристрастие к спиртному родилось именно в этот момент.

— А клубники еще попросить?

— Нет, терпеть не могу клубнику. Попроси малину.

По какой-то необъяснимой причине ей вдруг стало легко, она почувствовала себя почти счастливой. Она понимала, что такое настроение долго не продержится, что к ней снова вернется ощущение кошмара, но в тот момент ей было очень хорошо — она чувствовала себя сильной, властной, она получала удовольствие, даже наслаждение, и ей хотелось продлить это состояние как можно дольше.

— Хорошо.

Он позвонил по телефону и сделал заказ, потом опять подошел к постели и сел:

— Тебе все еще холодно?

— Нет. Сейчас уже нет.

— Какой сегодня прекрасный день.

— Да.

Она встала с постели, подошла к окну. Внизу, прямо вдоль стены гостиницы, текли воды канала Сан-Марко, поблескивая под солнцем невероятной голубизной; справа и слева от него четко врезались в небо и одновременно отражались в воде золотистые здания Венеции. Вирджиния попыталась почувствовать себя оскорбленной, несчастной — и не смогла, окружавшая ее красота, казалось, отгоняла все мрачные чувства.

Александр посмотрел на нее:

— Тебе нравится? Нравится Венеция?

— Трудно сказать, — ответила она и перешла на балкон. На солнце было тепло, ее сразу же окружили звуки Венеции, бесконечная какофония голосов, смеха, криков гондольеров, резких воплей чаек, плеска воды, и все это, вместе взятое, как-то смягчало ее отчаяние, успокаивало, исцеляло. Александр тоже вышел и встал у нее за спиной. В руке у него был бокал шампанского, он протянул его Вирджинии.