Пенни Винченци - Злые игры. Книга 3

— Вот, — улыбнулся Кендрик, — вот нам и постель.

Прямо перед ними была небольшая ложбина, густо поросшая молодым папоротником и множеством голубых колокольчиков.

Она со смехом побежала вперед, опустилась на землю, протягивая руки навстречу Кендрику; последнее, что она еще сознавала, были ее слова: «Мы же помнем колокольчики», на что Кендрик ответил ей: «К чертям колокольчики!» — а потом она целиком отдалась всепоглощающей страсти и не чувствовала, не воспринимала уже ничего, кроме его жаркого, тяжелого, тоже изголодавшегося тела; кроме его рук, которые, казалось, были повсюду — они ласкали ее груди, живот, бедра, ягодицы; потом ее тело выгнулось ему навстречу, призывая и принимая его в себя, и, когда он вошел, она почувствовала вдруг прилив необыкновенного торжества, какие-то высшие, абсолютные радость и счастье; и пока ее тело еще только отдавалось ему, еще изгибалось, напружинивалось, поднималось и опускалось, отвечая на его движения, — уже тогда она чувствовала, знала, ощущала предельно отчетливо, что никогда раньше у них не бывало так, как в этот раз, и, возможно, никогда уже так не будет.

Потом, когда все осталось позади и они наконец затихли на своей папоротниковой постели, улыбаясь друг другу, потрясенные, почти напуганные теми высотами, на которые им только что удалось взлететь, и теми глубинами чувства, в которые они смогли погрузиться, Кендрик свернул и положил ей под голову свою рубашку, набросил на нее сверху свой жилет и проговорил:

— Я люблю тебя, Георгина. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Георгина подняла на него глаза, чувствуя себя сильной, смелой, счастливой, и ответила:

— Я тоже этого хочу, Кендрик. Тоже хочу.

Вернувшись в «Монастырские ключи», они прокрались в дом через заднюю дверь, отлично сознавая, что всякий, кто сейчас бы их увидел, не мог не понять, где они были и чем занимались. Энджи и Малыш сидели наверху, у себя в комнате; казалось, кроме них, в доме никого больше не было. Кендрик исчез, а потом спустился, неся полотенца, джинсы и свитеры. «А это трусы, только, извини, они мужские»; они залезли вместе в душ, располагавшийся рядом с кладовкой, постояли под шумными струями воды, снова позанимались любовью — беззаботно, уже совершенно не думая о том, что кто-то может их увидеть; потом, когда они оделись, Кендрик сделал им обоим по большой кружке чая. Георгина сидела не шевелясь, молча смотрела на него, чувство любви переполняло ее, и она думала лишь о тех радостях и удовольствиях, которые были у них в прошлом, и о том огромном счастье, которое, как ей хотелось надеяться, ждало их в будущем.

Утром Малышу стало плохо; они собирались наутро поговорить с ним, рассказать ему о своих намерениях и планах, но Энджи сообщила им, что у Малыша воспаление легких и врач распорядился не беспокоить его. Выглядела она страшно усталой, и временами даже казалось, что она находится в каком-то полубессознательном состоянии;

Георгина заявила, что ей надо возвращаться в Хартест, посмотреть, как там Александр, и попросила Кендрика поехать с ней. Кендрик ответил, что предпочитает остаться в «Ключах», — возможно, отцу попозже станет лучше и он захочет с ним поговорить. Энджи ничего не сказала, но, кажется, была благодарна Кендрику за его решение.

Позднее в тот же день Малышу стало еще хуже, вызвали специалиста, он накачал его разными лекарствами, шла речь о том, что, возможно, придется поместить его в госпиталь. Голос Кендрика, когда он позвонил и сказал об этом Георгине, звучал расстроенно и мрачно; Георгина испугалась, даже почти рассердилась из-за того, что отпущенное Малышу счастье оказалось столь непродолжительным, столь скудным, что оно лишь подразнило его.

Но на следующее утро Малышу вроде бы стало лучше, к обеду он уже сидел на постели и на всех рычал; и тогда Георгина и Кендрик, которым отчаянно хотелось побыть вместе, бросили всех и всё и сбежали в Лондон, в дом на Итон-плейс, где и провели прекрасные двадцать четыре часа, почти не покидая за все это время спальню, после чего Кендрик улетел назад в Нью-Йорк, где ему предстояли выпускные экзамены.

Меньше чем через месяц он вернулся; тут-то и начался кошмар.

Он позвонил Георгине из Хитроу; она в этот момент была на кухне, помогая миссис Фоллон делать печенье. Александр был в Лондоне; впоследствии Георгина не раз возвращалась к мысли о том, что вся ее жизнь могла бы сложиться совершенно по-другому, если бы он в тот момент оказался дома.

— Из Хитроу? Но, Кендрик, ведь ты же в Нью-Йорке?