Онемев, Стэфани мяла в руках бумажку, которую непроизвольно взяла у адвоката. Она смотрела на него, как будто у нее на глазах человек превратился в чудовище.
— Вы, кажется, весьма хладнокровно относитесь к моей смерти, мистер Сэдверборг.
— Я привык к таким вещам.
— Уж не хотите ли вы сказать, что у вас столько отчаявшихся клиентов, что вы постоянно держите этот рецепт наготове?
— Да, это безотказное средство.
— И вы уверены, что все они умерли мгновенно, не испытав страшных мук?
— Напротив. Все они живы.
— Живы! Значит ваше средство — безвредная фальшивка?
— Отнюдь, это смертельный яд. Но они не принимают его.
— Почему?
— Не знаю. Только никто не принимает.
— А я приму. Вас же, я уверена, повесят за то, что вы дали мне его.
Теперь уже Стэфани точно увидела эту мелькнувшую на мгновение улыбку Джоконды на его холеном, гладком лице, но не обратила на это ни малейшего внимания, продолжая его слушать. А Сэдверборг, продолжал вещать довольно нудным голосом:
— Я действую исключительно как ваш поверенный. Вы говорите, что решили покончить с собой, и приходите ко мне проконсультироваться. Я делаю все, что в моих силах, чтобы дать вам возможность умереть, не расходуя слишком много газа, не бросаясь в холодную воду. А с ваших душеприказчиков, я получу несколько пенсов.
— За что? За совет, как покончить с собой?
— Да, но покончить не сегодня, а завтра.
— Зачем откладывать?
— Затем, что завтра это сделать ничуть не труднее, чем сегодня. А завтра или даже сегодня может произойти что-нибудь интересное. Словом, спешить некуда.
Стэфани оторвалась от стола, где она стояла некоторое время, и стала мелькать из угла в угол. Слова летели в Джулиуса из разных углов комнаты:
— Вы грубиян, скотина и свинья. Моя жизнь для вас — ничто. И это называется мой поверенный. Вы даже не спросили, что довело меня до этого. Вы наживаетесь на смерти своих клиентов!
— Совершенно верно. Ваша смерть — дело очень серьезное, и улаживать ваши дела Джон Фархшем поручит обязательно мне. А я буду рад оказать ему эту помощь.
— Вы надеетесь, что я лишу себя жизни, чтобы дать вам на этом заработать?
— Вы сами подали мне эту надежду, сударыня.
— Боже, какое вы чудовище! Неужели вам никогда не приходило в голову, что женщина, жизнь которой разбита, нуждается в сочувствии, а не в пузырьке с ядом?
— Прошу меня простить, но я право не могу сочувствовать самоубийству: оно как-то не внушает мне симпатии. Но уж если оно должно состояться, произойти и человеку необходимо, то пусть все будет быстро и на научной основе.
— Вы даже не спросили, что сделал мне Джон?
— То что он вам сделал, потеряет всякое значение, как только вы умрете. Так стоит ли об этом говорить и беспокоиться, пусть все будет так, как вы надумали.
— Вы отъявленный негодяй, а не адвокат.
— Охота вам так волноваться из-за меня? Рецепт поставит нас с вами на свои места.
— К черту ваш рецепт! Нате! — Стэфани, разорвав на мелкие клочки бумажку, которая все еще была у нее в руке, бросает ее в лицо Джулиуса, подходит к окну, но не смотрит в него, а поворачивается лицом к адвокату, готовая с негодованием вновь наброситься на него. Но со стороны видит, что он теперь уже улыбается очень весело, подбирая бумажки со своего стола и складывая их горкой на край.
— Средство, как видите, действительно безотказное. А теперь, когда вы выпустили все пары, то, надеюсь, присядете и расскажете, в чем дело.
— Вопль наболевшего сердца вы называете «выпустить пары»?
— А как же еще именовать его?
— Вы не человек, вы толстокожий носорог. И к тому же непроходимый дурак.
— Что вы! Я всего лишь адвокат!
— Вы дрянной адвокат. Вы не джентльмен. Вы оскорбляете меня в моем горе. Вы поддерживаете моего мужа, а не меня. В вас нет ни порядочности, ни сочувствия. У вас тараканья душа и рыбья кровь. Слышите!
— Вполне! И поздравляю себя, мне придется вчинять немало исков за клевету, если только вы окажете мне честь, избрав меня своим поверенным.
— Ошибаетесь, — я никогда не позволю себе клеветать. Мой отец досконально растолковал мне закон о клевете. Вот, если бы я усомнилась в вашей платежеспособности, это была бы клевета. Вот если бы обвинила вас в супружеской неверности, это была бы клевета. А назвать вас невежественным носорогом, а вы действительно форменное толстокожее, значит всего лишь грубо оскорбить вас. Я слежу за собой и никогда не выхожу за рамки грубого оскорбления. Поэтому мне ни разу не был вчинен иск за клевету. Ну что, таков закон или нет?
Читать дальше