Даниэла Стил: Конец лета

Дверь, как всегда, открывалась с трудом. Марк перестал напоминать ей о том, что с этим надо что-то делать. Он пришел к выводу, что ее это устраивало, и он был прав. Да, дверь с трудом открывалась и с грохотом быстро закрывалась, как бы отгораживая ее от всех в этом маленьком ярком пространстве. Студия была ее собственным желанным местом, где царствовали музыка и цветы, заботливо припрятанные от влияния удушающей холодности остального дома. Здесь не было ни изделий из Обюссона, ни серебра, ни поделок в стиле Луи XV. Здесь все было ярким и живым — от красок палитры, холстов на мольберте, мягко-желтых тонов стен до большого уютного белого кресла, которое обнимало ее полностью, как только она погружалась в него. В предыдущее утро она оставила все в страшном беспорядке, но ее это устраивало. Это было счастливое место, где она могла работать. Она раздвинула занавеси с изображенными на них цветами и, раскрыв балконные двери в виде французских окон, вышла на маленькую террасу, чувствуя под ногами ледяной холод ярких плиток пола.

В этот час она часто стояла здесь, иногда и в тумане, глубоко дыша и улыбаясь призракам моста, мрачно выступающего над невидимым заливом, прислушиваясь к медленному звуку гудков в тумане, похожему на уханье совы. Но в это утро все было по-другому. Утреннее солнце светило так ярко, что она невольно зажмурилась, выйдя наружу. В такой день хорошо бы поплавать под парусом или удрать на пляж. При мысли об этом она рассмеялась. Кто тогда скажет Маргарет, что ей нужно почистить, кто ответит на письма, кто объяснит Пилар, почему ей не следовало уходить из дома в этот вечер?

Пилар. Это был день ее отъезда на Антибский мыс на целое лето, чтобы погостить у бабушки, теток, дядей, кузин, всех, наезжающих туда из Парижа. При воспоминании об этом Дина вздрогнула. Проведя там столько времени в летней удушающей жаре, она, в конце концов, решилась сказать — нет. Для нее был невыносим и вечный семейный гомон родственников Марка, и политес со стиснутыми зубами, и невидимые словесные шипы, вонзающиеся в душу. Дина не завоевала их расположения. Мать Марка из этого не делала секрета. Дина была, в конце концов, американка, к тому же слишком молодая, чтобы составить достойную партию ее сыну. Хуже всего, что ее отец, большой любитель приключений, не оставил ей ни гроша. Этот брак ничего не принес Марку для укрепления его положения, он выгоден был только ей. Его родственники именно этим и объясняли, почему она заманила его в ловушку. Они старались не упоминать об этом, во всяком случае, не чаще двух раз в году. В конце концов, Дина была сыта этим по горло, и она перестала совершать традиционные поездки летом на Антиб. И теперь Пилар ехала одна, ей это нравилось, ведь она была одной из них.

Дина уперлась локтями в перила террасы, положив подбородок на тыльную сторону ладони. Она непроизвольно вздохнула, наблюдая, как грузовое судно медленно входило в залив.

— Мама, тебе не холодно здесь?

Слова обдали ее холодом подобно каменной плитке террасы. Пилар заговорила с ней тоном, каким говорят с чудаковатым человеком, вышедшим на балкон босиком и в халате. Дина бросила еще один взгляд на судно и медленно повернулась к ней с улыбкой.

— Не так, чтобы очень. Мне здесь нравится. К тому же я не могла найти свои шлепанцы.

Она произнесла эти слова с той же улыбкой, прямо взглянув в ослепительно голубые глаза дочери. В ее дочери было все, чего не было у Дины. Ее волосы отливали золотом, глаза сверкали голубизной, а кожа полыхала румянцем молодости. Она была почти на голову выше матери и во всем походила на Марка Эдуарда. Но у нее еще не было отцовского ощущения власти — это придет позднее. И если уроки, полученные ею от бабушки и теток, пошли ей впрок, она научится скрывать свои чувства столь же ревностно, как и они. Марк Эдуард в отличие от них не был столь искусен; в этом не было необходимости, ведь он был мужчина. Зато женщины семейства Дьюрас были большие мастерицы по части этого тонкого искусства. Дина мало что могла здесь изменить теперь, она могла лишь по возможности удерживать Пилар подальше от них, но это было бы бесполезным занятием.

Пилар, Марк, сама его мать — все сговорились держать Пилар подольше в Европе. В старании Пилар походить на бабушку не было особой мимикрии. Это было у нее в крови. Дине ничего не оставалось, как примириться с этим. Хотя она никогда не переставала удивляться, сколь болезненно отражалось на ней разочарование по поводу поведения дочери. В каждой, даже самой незначительной, ситуации ее это не переставало волновать. Она постоянно ощущала утрату Пилар. Постоянно.