Светлана Макаренко-Астрикова: Дважды любимый

Нет, нет… Это — всего лишь греза, сонная греза, невнятная, непонятная, неоконченная с пробуждением…

Женщина с сомнением покачала головой, и глаза ее вновь с пылкой жадностью устремились на сцену. Вся она словно обратилась в чуткий оргАн, стремящийся уловить и вобрать в себя все и даже — самый тончайший, на лету замирающий, уходящий, улетающий прочь, в неведомые выси, звук…

Флейта покорно и как то восторженно начинала затихать, рассыпая финальные, хрустальные пылинки нежных, горловых, серебряных пересвистов в ивовых ветвях. Ее звук слышался в зале все ближе, ближе. По проходу, из верхних рядов оркестра, на авансцену медленно спускался стройный и гибкий силуэт музыканта — флейтиста. Он играл, сбегая по последним ступеням амфитеатра, играл, подходя к роялю… Публика заворожено утаивала дыхание. Она будто бы предчувствовала, что финал будет неожиданным, но каким?…

Все еще перебирая губами отверстия флейты, музыкант плавно обошел рояль, остановясь прямо рядом с той, чьи руки не отрывались от клавиш. Мелодия засыпающим облачком, усталою змейкой вилась за ним. И рояль тоже — не умолкал, но рассыпающаяся октава его становилась ленивой, томной, как сонная волна в ночи. Она ворчала, прерываясь, раскатываясь уже не так широко и вольно, словно ее манила, пленяла дрема… Флейтист осторожно сел прямо на пол сцены и положил голову на колени пианистки, продолжая играть. Одна ее рука тотчас опустилась ему на голову, другая — неустанно скользила по безбрежной глади рояля, не отрываясь, усыпляя, убаюкивая странные звуки, вылетающие так грациозно, так невесомо из недр большого, чуть неуклюжего, инструмента… Наконец, выгнутая кисть устало, словно вздохнув, поникла, замерла на черно-белом ряду клавиш, так похожем на бабочек., уснувших прямо на лету.

Тишина на миг набросила на зал свое прозрачное, легкое покрывало. Потом по нему словно бы прокатилась легкая, дрожащая волна, рябь, зыбь… Замерший, единый выдох… Или — вдох?. Никак нельзя было угадать это. Волна нарастала, гул ее все ширился, все близился, превращаясь в нечто большое, равномерное., похоже на пение, шелест, говор, шорох морских волн. Овация. Это была овация. Флейтист осторожно прижал к губам кисть руки пианистки и легко, пружинисто поднялся на ноги, медленно, бережно подводя солистку к краю сцены.

В сияющем, блестящем круге рампы, в своем желто-лимоном, нежно-ярком струящемся платье она казалась похожей на хрупкий, полураскрывшийся бутон чайной розы, в сиянии мягких, росистых лепестков. Согнув колени и скрестив руки на груди, она склонилась перед публикой в благодарном, почтительном поклоне — реверансе, опустив голову, закрыв глаза, замерев на несколько секунд, чувствуя где-то совсем рядом, совсем близко — легкое, невесомое облачко знакомого аромата «Hugo Boss». Она взмахнула ресницами и медленно стала подниматься, чувствуя, как нарастает волна того, что всегда согревало ее, наполняло душу, заставляло взволнованно биться сердце. Аплодисменты. Долгие, неумолчные. Благодарность публики и звукам, которые рождались под ее пальцами, и ей самой. Благодарность некоему священному таинству, что так невидимо окутывало любую душу и заставляло ее распрямляться и устремляться куда то вверх, непременно — вверх, к самому солнцу… К слепящему свету, прочь, прочь от мрачных глубин повседневности, привычной усталости, грызущей тоски, отчаяния, безликости дней, неисполненности желаний, неосуществления грез.

Благодарность — невесомую, но такую нужную, необходимую ей. Она силилась различить в глубинах зрительного зала знакомые, родные ей лица, и не могла. Теплые, накатывающие волны, накрывали ее будто с головою и она ощущала себя стоящей на морском берегу. Безграничность этого моря не подавляла ее, нет, оно лишь вливало в нее теплую янтарную, сверкающую переливающуюся в ее пальцах, в ее сердце, в ее душе, искру, которая постепенно разгоралась в жаркое пламя… Пламя сотворения. Жажды жизни. Пламя любви… Нежного, невесомого, мощного, как выдох… Или — вдох. Невозможно было угадать… Да и стоило ли делать это?… Проще было просто принять Дар. Что она и сделала, раскинув руки и посылая публике сияние улыбки. Улыбки, как отражение того тепла, что так незримо, властно, безгранично, окутывало, кружило, пленяло ее… Пленяло также, как и тот мир музыки, в котором она всегда жила и дышала Полной грудью…

Ноябрь 2007 — февраль 2008 гг.