Светлана Макаренко-Астрикова: Дважды любимый

— Не успела вот ничего! — шмыгнула носом Громова. — Что то теперь пан Карел мне скажет?! Он ведь просил записывать все, что ты играешь! Все твои импровизации. А я — толстая корова… Прихожу, а тут темно… Ну и стояла, как дурочка, полчаса, дохнуть боялась, тыкала в панель наугад, но что там запишешь! Эх Вы! — она погрозила маленьким пухлым кулачком ошеломленному дуэту у рояля. Влюбленные Орфеи. Все из — за Вас! Я так и скажу!

— Лиль, солнце мое, ну где ты там пропала? — донесся вдруг из кухни голос Дэна. — Иди сюда, я не знаю, как магнитофон выключить! Записал рояль вместе с закипевшим чайником, куда это годится!

— Ура! Ийе — сс! Бегу — бегу! — Торжествующе подпрыгнула Лиля, и осторожно примостив плоский ящичек DVD обратно на подоконник, вместе со шторой, стремглав унеслась прочь из комнаты, на ходу возбужденно тараторя:

— Дэник, зайка, там кнопка красная справа, и еще одна, та, которая как бы утопилась, блин, е — мое! Вот ты ее и нажми. — Она вихрем вылетела на кухню и вскоре, сквозь звон посуды и шум льющейся воды оттуда донесся ее звонкий, бодрый голос: — Орфеи, Вы чай пить будете? Я наливаю, идите, а то остынет.

— Нет, это не подруга! — со смешком, закрывая глаза, убежденно произнес Турбин. Это какое то стихийное бедствие просто. Не Громова, а целая Тайфунова, какая то. Вихрь, смерч! Где Лиля, там постоянный шум, спешка, звон, крик, суета.

— Да уж, это точно! — кивнула головой Наталия… Идем скорее, а то она еще рассердится и пирожных нам не даст. А мне что то уж очень сладкого захотелось! — улыбаясь произнесла Наталия.

— Здорово! Значит, у нас родится девочка. Я точно знаю. — прищурился Никита, протягивая руку жене.

— Это еще почему? — с удивлением откликнулась Наталия. — Может быть, будет — сын? С чего ты взял, что именно девочка? — она осторожно опускала вниз крышку рояля, прижимая ее пальцами, ласково поглаживая, словно прощаясь с инструментом на ночь.

— Нет, — покачал головой Турбин. — и не уговаривай. Девочка и точка.

— Почему? — не удержавшись Наталия рассмеялась. Ласково, нежно, каким-то грудным, глубоким смехом. — Чудак ты, Кит! — Она осторожно обняла мужа, легонько дуя на его волосы у виска — Как мы можем знать такое? Это только один Бог ведает.

— Ты раньше никогда особенно не любила сладкое. Даже кофе и тот пила всегда черный. А если женщина во время беременности предпочитает сладкое, значит, у нее будет девочка. Я точно знаю. — убежденно твердил он свое.

— Откуда же? — Наталия продолжала смеяться, ласково ероша рукой волосы мужа.

— Маме, когда она меня ждала, все так говорили. Она очень много ела варенья и печенья.

— Но родился то у нее ты! Мальчик Никита! — Наталия, смеясь, в изумлении развела руками.

— Ну и что! — упрямился Турбин. — У нас непременно будет девочка. Во всех правилах бывают исключения, ты же это знаешь!

— Хорошо, девочка, так девочка, — примирительно пожала плечами Наталия. — Пошли чай пить, исключение ты мое! Луковое…

— Я думал, ты скажешь: «Любимый»! — шутливо — разочарованно протянул в ответ Никита. — Мне так нравится, когда ты говоришь мне: «Любимый»…

— Я знаю. — Она как-то значительно улыбнулась, притихнув, словно пряча внутри себя нечто драгоценное. — Только я думала, ты захочешь услышать это чуть позже… Немного позже. Когда мы останемся вдвоем.

— Не выйдет! — вздохнул вдруг Турбин, разведя руками. — Лилька с Дэном планируют расположиться на кухне. На угловом диване. Ты думаешь, она зря намекала мне про простыни? Она уже стащила из спальни две подушки, пока суетилась возле Аллы Максимовны. Я сам видел.

— Вот и хорошо — рассмеялась она. — Значит, нашей девочке будет с кем играть в песочнице. Или возле моря, на берегу. Строить дворец из песка…

— Да. Это уж точно. Принцессам всегда нужен дворец. — вздохнул мечтательно Турбин.

— Почему это вдруг — Принцессам? — удивилась она искренне.

— А ты что, предполагаешь иначе? — чуть лукаво усмехнулся Никита. — Разве у моей Королевы может родиться кто-то еще?

— Ну, если только — дофин.

— И она рассмеялась снова, откинув волосы назад, слегка дуя губами на челку… Смех ее сыпался хрустальным бисером на пол, раскатываясь и рассыпаясь. Плавясь жемчужной пылью в ладонях — крыльях ночи только что опустившийся на странный скифский город, полузабытый Богом. Город, в котором дыхание широкой реки почти никогда не слышалось в полную силу, ибо пересиливалось переиначивалось, отдалялось, перекрывалось и перекраивалось неустанно жадными и сухими, вечно голодными, вечно опустошающими и опустошенными, вздохами песчаных бурь и ветров…