Тиана Веснина - Брачный приговор, или Любовь в стиле блюз

— Тони! — и присела, чтобы коснуться его руки.

Дождавшись перерыва, она спустилась с эстрады. Они обнялись и заговорили наперебой. Сели за столик, он придирчиво вглядывался в ее лицо. И, зная, что делает ей больно, все же спросил:

— Что произошло?..

Ее ресницы вздрогнули, она хотела выдержать взгляд и солгать, но, поникнув головой, точно прося извинение, проговорила:

— Ничего особенного. Я ушла из большой эстрады.

— Но?!. — запротестовал было Тони.

— Ты же тоже ушел! — напомнила она.

Грустная усмешка пробежала по лицу Тони, он поднял свой бокал и посмотрел через него на Миллу.

— Старый гомик, кривляющийся на сцене, еще более печальное зрелище, чем престарелая актриса. Именно не постыдное, как сказали бы другие, а печальное. Что здесь стыдного? Я всего себя отдал сцене. Там моя душа и осталась. Думал, не выживу. Легко и красиво произносить: «Уходить надо вовремя!» И уходят, но что с ними происходит потом, никого ведь не интересует. Но ты! Ты же молода! На нашей эстраде пятьдесят лет — не возраст. Расцвет, можно сказать. А тебе чуть за тридцать.

— А это плохо, что расцвет в пятьдесят? — с нотками иронии в голосе поинтересовалась она.

— Когда ты молод, то считаешь, что это ужасно. Всех бы к чертовой бабушке отправил на пенсию. Но когда становишься старше, так уже не думаешь. Зачем укорачивать век артиста?

— Что касается меня, я его не укорачивала. Мне его укоротили. Может, виновата сама. Не подстраховалась. Была уверена в себе. Ну а сейчас — время гламура. Всем нужны звезды и никому — талант. Теперь понимаю, следовало быть более расчетливой. Мой импресарио увлекся созданием молодежной группы. Девушек надо было продвигать. Его прельстила их наивность, свежесть и… посредственность. Ему нравилось руководить ими во всем. Одевать, раздевать, запрещать, разрешать. Захотелось стать этаким Карабасом. Теперь эта группа звучит везде, а я стала не нужна. Знаешь, если вдруг с завтрашнего дня во всем мире перестанут ставить пьесы Шекспира, то через пять лет о нем позабудут, а через десять лишь единицы вспомнят, что был такой. Я держалась. Много выступала. Но надо было снимать клипы, надо было рекламировать себя. А тут, как назло, заболела. Получился перерыв всего-то около года. Чепуха! Но оказалось, что надо было организовать триумфальное возвращение. А денег — ни копейки. И никто не помог мне. Не потому, что сомневались в успехе, а потому, что я выбивалась из общего понятия российской эстрады. Короче, от меня дружно избавились. Тони, — она склонила голову и заглянула ему в глаза, — как мне было… И никого, ни одного человека… Только вспоминала тебя, что вот, уехал… единственный, перед кем не могу, не хочу скрывать слез и боли… Теперь пою в клубах. Платят неплохо. Но деньги — еще не все…

Некоторое время они оба молчали.

— А как ты? — осторожно спросила она. — Та дама не обманула тебя?

Он покачал головой.

— Нет, она сдержала слово…

Семь лет назад по приглашению одного своего французского друга Тони поехал в Париж. Пел в клубах. Имел успех. Случайно его представили одной пожилой даме. Русской. Она была одинока. Они сразу прониклись симпатией друг к другу.

Она была так одинока в своей огромной квартире. Она курила сигареты, вставляя их в мундштук, носила перчатки, и огонек вспыхивал в ее глазах, когда она вспоминала о прошлом… странном прошлом… Словно вчера вернулась с бала потомков русских аристократов… И если заглянуть в будуар, то можно найти сброшенный газовый шарф и туфли из атласа… если заглянуть… Только как?..

Она все завещала Тони. Он не остался в Париже. Там по вечерам так тоскливо… Он уехал на остров, где даже плохая погода, брызгающая дождем и сгибающая пальмы чуть ли не до земли, неожиданно сменяется ясным солнечным днем. Он купил небольшой отель, потом передал его своему управляющему, и приобрел землю под строительство гостиничного комплекса в самой лучшей части острова. Отель, бунгало, бассейны, рестораны, бары…

— Знаешь, — признался Тони, — когда ко мне приезжают друзья, я иногда пою для них. Это такое наслаждение. В принципе, для артиста не столь уж важно, где его слушают…

Их уединение нарушили, напомнив Милле, что ей пора на эстраду. Она вышла. Взяла микрофон и сказала:

— Сейчас я вам спою одну очень старую песню… ей лет десять… но, может быть, когда-нибудь она войдет в золотой фонд. Я хочу ее спеть не одна, а с Тони… как мы ее пели тогда…

Тони испуганно приложил руку к груди и, покачивая головой, смотрел на Миллу, желая отказаться, но его друзья подняли шум, стали хлопать и выкрикивать его имя.