Кристин Ханна: Летний остров

Нора подошла к кровати и погладила Эрика по лысой макушке. Оставшиеся редкие волосы стали тонкими, как паутина. Эрик повернулся, сонно заморгал и попытался изобразить мальчишескую улыбку. Это ему почти удалось.

— У меня есть две новости — хорошая и плохая.

Нора тронула его за плечо и поразилась, каким худым оно стало. В Эрике не осталось ничего от того рослого черноволосого паренька, который помогал ей заносить покупки в дом. Чуть заметно запнувшись, она бодро поинтересовалась:

— Поделись хорошей.

— Мне отменили все процедуры.

Нора сжала его плечо слишком сильно и почувствовала, как кости подались, словно птичьи. Она тут же разжала пальцы.

— А в чем состоит плохая?

Эрик решительно посмотрел ей в глаза.

— Мне отменили все процедуры. — Он помолчал. — Так сказал доктор Каломель.

Нора кивнула, пытаясь найти какие-нибудь проникновенные слова, но за одиннадцать месяцев, прошедших с тех пор, как Эрику поставили диагноз, между ними было уже все сказано. Они провели за разговорами десятки ночей. Нора даже поверила, что подготовилась к тому, что последует, подготовилась к началу конца, но лишь теперь поняла свою наивность. К смерти невозможно подготовиться, особенно когда она уносит очень молодого человека, которого ты любишь.

И все же Нора понимала, что происходит. В последнее время она стала ощущать, как рак забирает Эрика.

Эрик закрыл глаза. Нора спросила себя, вспоминает ли он того здорового, жизнерадостного, энергичного человека, каким был когда-то, преподавателя, которого обожали студенты? Или он вспоминает, как несколько лет назад его приятель Чарли, лежа на такой же больничной кровати, вел безнадежную борьбу со СПИДом?

Наконец он посмотрел на Нору. Она не могла видеть без слез, как Эрик пытается улыбнуться. В эти секунды у нее перед глазами встали отдельные фрагменты его жизни. Вот он, лопоухий, лохматый восьмилетний мальчуган с ободранными коленками, сидит за столом в се кухне и уплетает сладости.

— Я возвращаюсь домой, — тихо сказал Эрик. — Хоспис обещал помочь…

— Это здорово, — хрипло сказала Нора. Она улыбнулась чересчур бодро, как будто они говорили о том, где Эрик будет жить, а не о том, где он решил умереть. — В газете у меня дела складываются так, что я могу взять недельный отпуск и буду навещать тебя днем. По ночам я, конечно, работаю на радио, но…

— Я возвращаюсь домой, — перебил ее Эрик. — На остров.

— Ты наконец решил сообщить родным?

Нора не одобряла его решение бороться с раком в одиночку, но Эрик твердо стоял на своем. Он запретил Норе рассказывать кому бы то ни было о его болезни, и Нора была вынуждена считаться с его волей.

— Ну да, в прошлом они меня очень поддерживали.

— Эрик, это совсем другой случай, и ты сам это знаешь. Пришло время рассказать Дину и родителям.

Во взгляде больного Нора прочла такую безнадежность, что ей захотелось отвернуться.

— А вдруг я скажу матери, что умираю, а она даже не приедет меня навестить?

Нора разделяла его сомнения. Пусть даже вероятность такого развития событий была ничтожно мала, Эрику было невыносимо думать об этом.

— Позвони хотя бы брату, дай ему шанс.

— Я подумаю.

— О большем я и не прошу. — Нора заставила себя улыбнуться. — Если ты можешь подождать до вторника, я тебя отвезу.

Эрик тронул ее за руку:

— У меня мало времени. Я договорился, что меня доставят самолетом. Лотти уже там, готовит дом к моему приезду.

«У меня мало времени». Голос Эрика звучал мягко взгляд был и того мягче, но Нора уловила в нем отголосок прежней силы. Как уже бывало, он напоминает ей, что он взрослым мужчина.

— Ну вот. — Он хлопнул в ладоши. — Мы ведем себя как персонажи пьесы Ибсена! Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я слышал твою сегодняшнюю передачу насчет матерей и дочерей. Догадываюсь, как тебе тяжело рассуждать на эту тему.

Вот так, запросто, Эрик вернул их на твердую почву. Нора в который раз поразилась его стойкости. Когда жизнь становилась слишком большой, чтобы ее проглотить, он справлялся с ней, разделяя на кусочки. Разговоры об обыденных вещах — его спасение.

Нора пододвинула стул и села.

— На самом деле я никогда не знаю, что сказать, и когда все-таки даю совет, то чувствую себя ужасной лицемеркой.

Представляешь, что сказала бы Мардж, если бы узнала, что я одиннадцать лет не разговаривала с собственной дочерью?

Вопрос был риторический, и Эрик не ответил. Это Норе в нем и нравилось — он не пытался утешать ее ложью. Но ей становилось легче от сознания, что кто-то понимает, как ей больно думать о младшей дочери.