Галина Куликова - Соблазнить холостяка, или Нежный фрукт

От неожиданной похвалы Грушин пошел пятнами, сделавшись похожим на больного корью. Его дама снова закурила, отмахнувшись от наевшейся сладкого, опьяневшей осы.

На Элине было узкое платье с глубоким вырезом. Платье означало, что она рассчитывает на нечто большее, чем формальный ужин. Грушин надел костюм – не какой-нибудь праздничный, а вполне обычный, серийный. Вероятно, это была своего рода защита от нападения.

– Слушай, у меня предложение, – начала Элина, придав лицу лукавое выражение. – Что, если нам с тобой заделаться рыболовами и махнуть в выходные на водохранилище? Вдвоем. Только ты и я. Возьмем удочки, котелок, спички…

– Я не могу рвануть, – поспешно перебил Грушин. – У меня научная конференция на носу.

Ловить рыбу он не любил. Когда улов бился, спасая свою жизнь, Грушин преисполнялся жалости, снимал его с крючка и отпускал на волю. На ладонях после этого оставалось клейкое серебро – напоминанием о едва не совершенном убийстве.

– Однажды я поймала вот такого карася. – Элина не желала отступаться от своей идеи и продолжала «рыбную тему».

Для нее Грушин тоже был крупной рыбой. С большой умной головой и смешно оттопыренными ушами, он сидел напротив и изо всех сил старался соответствовать моменту. Его можно было обнаружить в толпе в два счета благодаря белым волосам, выстриженным почти под корень и придававшим ему вид инопланетянина. Когда Грушин думал, он хмурился, и подчиненные в институте называли это выражение лица «умри, все живое». Чтобы выглядеть дружелюбным, ему приходилось широко улыбаться. Он считал это дело довольно утомительным и не улыбался почти никогда.

Элине было обидно, что она уже подсекла Грушина – в конце концов, это их третье свидание! – уже подставила сачок, а он все продолжал бить хвостом и норовил ускользнуть. Отложив вилку в сторону, он признался:

– Я больше люблю наблюдать за птицами.

Внутри у Элины все клокотало. Однако она попыталась превратить свое тяжкое недоумение в радостное изумление:

– Надо же. А я не могу отличить жаворонка от кукушки. Может быть, свозишь меня на природу и мы вместе послушаем птичий щебет?

Грушин представил лес, себя в резиновых сапогах, идущего по тропинке с длинной палкой в руке. И Элину, которая, конечно же, будет спотыкаться, проваливаться в ямы, царапаться о шипы боярышника или дикой малины… И все для того, чтобы он обратил на нее внимание. Он должен будет вызволять ее, заматывать царапины бинтом и, разумеется, утешать. Перед его глазами встала картина утешения Элины в диком лесу, и по спине немедленно поползли предательские мурашки. Когда от него ждали мужских поступков, Грушин цепенел.

– В этом году слишком много клещей, – быстро ответил он. – Главный санитарный врач города даже по телевизору предупреждал, чтобы никто не совался в лес без особой нужды.

Элина хмуро посмотрела на него и сказала:

– Прости, мне нужно в дамскую комнату.

Она резко встала, уронив на пол салфетку, которую еще недавно с такой тщательностью устраивала на коленях. Потом быстро пошла между столиками, и Грушин, наблюдая за ней, отметил, какой деловой и хваткой Элина казалась со стороны – даже в этом своем фантастическом платье. Когда женщине приходится самой держать судьбу за глотку, у нее почему-то не получается выглядеть обольстительной.

Как только Элина исчезла из поля зрения, он достал из кармана мобильный телефон и пробежал пальцами по кнопкам. Официант, который хотел было убрать со стола пустые стаканы, бросил лишь один взгляд на его лицо и проскочил мимо. Со стороны Грушин всегда выглядел сердитым, а когда сосредотачивался, люди вообще боялись к нему подходить. Сотрудники института благоговели перед ним. Ни у кого и мысли не возникало, что в отношениях с женщинами профессор Грушин – настоящая шляпа.

Когда ему наконец ответили, он прикрыл телефон ладонью и быстро сказал:

– Костик, это я. Мы сидим в кафе, и все катится к чертям собачьим!

– К каким это чертям?! – возмущенно спросил Костик. – Ты в своем уме? Женщина однозначно хочет завести с тобой близкие отношения, а ты, значит, опять на попятный?

Константин Белоусов, друг детства Грушина, а ныне репортер крупной московской газеты, на недавнем мальчишнике взял на себя обязательство его женить. «Слыханное ли дело, чтобы такой клад пропадал даром?» – возмущался он. Сам Белоусов был весельчаком и пронырой, знал все на свете новости и на спор мог обольстить любую женщину, если только она не вызывала у него рвотного рефлекса.