Ольга Тимошина: Одна французская зима, которая ничего не изменила

Купаться, было невозможно из-за нашествия медуз, и она тосковала при взгляде на манящую лазурную поверхность. Это как персик: такой вкусный, спелый, сочный… а съесть нельзя. Однако, в голове ее не было ни одной мысли, словно кто-то выключил всю ее систему воображения и приостановил поток бесконечных размышлений. Она просто отогревалась как возможно греются медведи после зимней спячки или прозябшие на морозе люди на печи, или просто те кто был кто-то бесконечно одинок, а потом вдруг встретил родственную, понимающую тебя душу и оттаял, подобрел, посмотрел на мир другими глазами. Так и она отогревалась после ужасной холодной и серой зимы, проведенной в чужой стране с людьми не только говорящими на чужом ей языке, но и не желающими ни помочь, ни понять состояние человека, покинувшего свою страну в поисках нового счастья.

Она перестала видеть плохое в окружающих ее людях, а если быть точнее, она просто перестала их замечать. И ей было уже все равно где бы она не находилась во Франции или в Бразилии, но она не видела ни людей, ни их привычек, ни нравов, а просто жила довольная самой собой, созерцанием моря и гор. Это было, по мнению Алены, немного эгоистично, но это был ее способ выживания тут. Ничто и никогда по ее мнению не могло сравниться с атмосферой всеобщей доброжелательности и приветливости на Бали. И ничто и никто по ее мнению не мог заменить тот уникальный мир, тот микроклимат, по непонятной причине притягивающий миллионы людей на этот малюсенький остров посреди Индийского океана, заселённый вопиющей беднотой и стаями бродячих собак.

Они наконец добрались до Корсики, и сняв маленькую деревянную лодку, обследовали бухты, поразившие Алену своей красотой и дикостью. Корсиканцы не только не любили иностранцев, но они с такой же неприязнью, если не больше, относились к французам. Они не признавали законов Франции, ее культуры и политики, потому назвать это путешествие радушным и приятным было нельзя. Однако красота острова и вообще природы, была очевидна, потому ни Том, ни Алена не придали большого значения неприятным моментам.

Потом на машине они добрались до Италии и Швейцарии останавливаясь на ночевку в полях, где запахи летних трав пьянили и кружили голову, где они тонули в страсти в кузове маленького Пежо, и засыпали в объятиях друг друга мокрые и усталые от наслаждения, пьяные от вновь обретенной любви и счастья.

В их маленькой квартирке на берегу моря, потерявшейся между Монако и Ницей, так что всякий ступивший в их дом, терялся от восхищения этим тайным, скрытым от всех местом, они были по настоящему счастливы. И в ее дневник с июня по август было написано всего одно лишь слово – счастье. Алена наслаждалась тишиной дикой природы по которой так тосковала с радостью, хлопотала по дому все время что-то готовя и прибирая, словно заботливая матрона, украшала стены фотографиями и раскладывала на полках сувениры, привезенные из разных путешествий. Она практически перестала носить одежду, кутаясь лишь в разноцветные шарфы, привезенные с Бали, но в большинство времени просто слонялась голышом по маленькой террасе, залитой солнцем и завитой виноградной лозой. Том с восхищением наблюдал за ее вновь обретенной кошачьей походкой и каждый день был полон страстных поцелуев и объятий, словно не было той зимы и мрака. «Неужели так важно было для нее просто видеть солнце?» – спрашивала она себя, «неужели все то сумасшествие случившееся с ней только из за холода и серости?»

Алена пыталась разобраться в терзающих ее мыслях и не понимала, не знала как быть и что следовало думать, что говорить Тому на его очередное предложение о замужестве, так и оставленное без ответа.

По ночам они тесно прижавшись к друг другу телами, как в старые времена на Бали, рассматривали в открытое окно звездное небо и молчали.

Разговор об отъезде на Бали все время откладывался. Никто не хотел поднимать эту тему и не спрашивал первым. Нельзя сказать, что она передумала, но ничего ужасного во Франции на сегодняшний день для ее уже не было. Она полностью изолировала себя от общения с французами и была совершенно счастлива со своими книгами и Томом. Как он ни старался, она ни в какую не соглашалась ни на какие отношения, знакомства, выходы в свет, и всячески избегала любых контактов.

Однажды Тому все-таки удалось вытащить ее на какой праздник, где было много его знакомых. Первым делом ей пришлось, по французской традиции, перецеловаться с огромным количеством совершенно незнакомых ей людей, потом конечно же отвечать на одни и те же вопросы по сто раз, и как и следовало ожидать, ответы на которые не интересовали никого. Вечер был заурядным, лица жеманные, еда из размороженных продуктов, повсюду настойчиво курили в лицо, несся на себе запах вонючих духов, под ногами шныряли собаки, с которыми все целовались и лизались вперемешку с людьми, и в конце концов когда ей в сотый раз язвительно спросили: «Как прекрасна Франция вы согласны? Вы наверное ужасно рады вырваться сюда из своей страны?»