Даниэла Стил - Ни о чем не жалею

— Могу я взглянуть на письмо? — Габриэла с трудом оторвала одну руку от спинки кресла и протянула вперед. Пальцы ее дрожали, однако, несмотря на это, в этом жесте было столько достоинства и мужества, что священники переглянулись между собой чуть ли не с восхищением.

— Сначала мы должны вам кое-что сказать, — ответил чопорный отец Димеола. — Кое-что важное — такое, с чем вам отныне придется жить. Вы обрекли отца Коннорса на вечные адские муки, сестра Мирабелла. Его душа никогда не обретет спасения. После того, что он совершил… после того, что вы вынудили его совершить, ему не будет прощения на небесах. И ваше главное наказание будет заключаться в сознании того, что отец Коннорс погубил свою бессмертную душу по вашей вине.

Габриэла покачнулась. Смысл слов отца Димеолы еще не совсем дошел до нее, но она уже ненавидела его за неспособность прощать, за его бесчеловечность и замшелый средневековый фанатизм. Да, возможно, они с Джо были виноваты, но милостивый Христос непременно простит их.

«Боже мой! — подумала она, и на мгновение перед ней снова возникли дыба, раскаленные щипцы и острые шипы на закопченной железной решетке. — Что они с ним сделали? Что такого они могли с ним сделать, что Джо не выдержал и наговорил им всякой чуши?»

И при мысли о тех страданиях, которые выпали на долю Джо, она почувствовала, что ненавидит отца Димеолу еще сильнее. И заодно отца О'Брайана, отца Питера и всех, всех, всех, кто вынудил их скрывать свою любовь от множества любопытных глаз. Никто не давал им права преследовать и мучить Джо, ее Джо!..

— Я хочу его видеть, — сказала Габриэла таким решительным и твердым голосом, что сама удивилась. — Я хочу видеть Джо немедленно.

Она была намерена прекратить это издевательство и спасти Джо. Отныне никто не мог встать между ними и помешать им быть вместе. Никто и ничто, думала она.

— Вы никогда больше его не увидите, — скрипучим голосом произнес отец Димеола, и Габриэла содрогнулась, но тотчас же снова взяла себя в руки.

— Вы не можете решать это за нас, — храбро ответила она. — Это наше с Джо… с отцом Коннорсом дело. Если он действительно не хочет меня видеть, он должен сказать мне об этом сам.

— Отец Коннорс уже ничего никому не может сказать, дочь моя, — печально промолвил отец О'Брайан, и по спине Габриэлы пробежал холодок. Она замерла от ужаса, она почти догадалась…

— Он покончил с собой сегодня рано утром. Повесился, — жестко закончил отец Димеола. — И оставил вам это письмо…

Он достал из кожаного бювара какой-то конверт и помахал им в воздухе.

— Он… Я… — Габриэла никак не могла собраться с мыслями. Известие, которое сообщил ей отец Димеола, чуть не уничтожило ее мир и ее веру; Комната кружилась то быстро, то медленно, и Габриэле никак не удавалось поймать письмо хотя бы кончиками пальцев. Она все ловила и ловила его в воздухе, и ей было невдомек, что на самом деле она крепко держится обеими руками за спинку кресла.

Каким-то чудом ей удалось на мгновение остановить вращение комнаты, и тогда она подняла глаза на стоявшего перед ней священника. Габриэла отчетливо расслышала его слова, но не поняла их до конца. Пока не поняла. В ее взгляде были и мольба, и мука; Габриэла словно просила отца Димеолу сказать ей, что он пошутил, или ошибся, или солгал, но по его лицу было видно, что — в отличие от нее — он никогда не лжет.

— Отец Коннорс не мог жить дальше, зная, что он совершил, — сказал отец Димеола. — Мысль о том, что ему придется из-за вас оставить служение… и жить так, как вы, очевидно, рассчитывали, приводила его в ужас. Он предпочел совершить смертный грех и покончить с собой, лишь бы не идти на поводу у вашего беспутства. За это отец Коннорс будет вечно гореть в аду. Он знал это, и все же предпочел умереть, лишь бы не расставаться с богом, которого любил больше, чем вас, сестра Мирабелла… И пусть его грех остается на вашей совести до конца дней…

Габриэла резко выпрямилась и поглядела на них пронзительным и ясным взглядом. Она все еще не верила, что это случилось. Джо ушел, оставил ее одну?.. Нет, это было невероятно, немыслимо!.. Он не мог…

«Вы лжете!» — хотелось крикнуть ей прямо в лицо отцу Димеоле, но вместо этого она не то вздохнула, не то всхлипнула. Стук часов превратился в оглушительный рев. Этот рев нарастал, надвигался на нее со скоростью курьерского поезда. Начищенная бронза маятника со свистом проносилась над самой ее головой, опускаясь все ниже, грозя ударить, смять, раздавить…