Даниэла Стил - Секреты

Энтони снова пошевелился. Сабина видела, что он чувствует себя лучше. Доктор сказал, что он в очередной раз выкарабкался, но насколько — неизвестно. В этот раз мальчика даже не забрали в больницу, посчитали, что нет смысла, по словам доктора Уотерфорда. Рано или поздно это все равно должно было случиться… «Пожалуйста, Господи… позволь, чтобы это случилось во сне… позволь мне быть с ним…» — много раз молилась Сабина, находясь вдали от сына. К нему она прошлой зимой вернулась из Нью-Йорка, не поехав на Багамы с Мелом. Сабина считала себя в долгу перед ребенком, всегда винила себя за то, что дала ему эту жуткую жизнь. Ему было пятнадцать лет, а выглядел он, как пятилетний, когда так лежал, погруженный в сон, на кровати в спальне, которая стала его тюрьмой.

— Мам?

Энтони открыл глаза, такие же зеленые, как у нее. Он улыбался ей. Сабине пришлось бороться с нахлынувшими слезами.

— Привет, мой милый. Хочешь что-нибудь попить?

Рядом с его постелью стоял кувшин с ледяной водой. Еще Энтони обожал пить яблочный сок, жевать жвачку и смотреть хоккейные матчи. В этой комнате он прожил всю свою жизнь, все пятнадцать лет, без единой жалобы.

— Тебе удобно?

— Нормально… Расскажи мне про твой новый сериал, — попросил он шепотом.

Он уставал долго говорить, а слушать рассказы про мамины успехи очень любил. Сабина писала ему письма и каждый день звонила отовсюду, где бы ни была. Она посылала также всякие смешные вещицы и книжки, которые ему читали сестры. Самому Энтони было тяжело держать книги, но читать он умел, Сабина научила его в четыре года. Он был особенный мальчик… Она рассказала ему про Мела, Габриэлу, Билла, Джейн и ее двух дочерей. Александра и Алиса были его ровесницами, больно было об этом думать, как больно было их видеть, видеть других детей, нормальных, бегающих по парку, гуляющих за руку с матерями…

— Я люблю тебя, душа моя, — прошептала Сабина, видя, что он опять погружается в сон. Ей была ненавистна мысль, что через два дня придется покинуть сына, но его состояние стабилизировалось, а ей надо было возвращаться к работе. Такова была реальность их жизни, и сестры всегда напоминали Сабине, что Энтони к этому привык. Другой жизни он просто не знал.

Когда она наконец встала и потянулась, было четыре часа утра. Ей страшно хотелось опять позвонить Мелу в Нью-Йорк… просто чтобы поговорить с ним. Там стрелки часов показывали семь, она знала, что Мел уже встал, но, опасаясь его расспросов, так и не решилась звонить, пошла в гостиную и прилегла на диван. В ее распоряжении была спальня, но спать ей не хотелось. У них оставалось так мало времени… так мало. Причем эта встреча ведь могла стать последней. Сабина опять пошла в комнату сына, взяла его маленькую хрупкую ладонь, поцеловала кончики пальцев, улыбнулась ему. Слезы медленно струились по ее щекам.

— Я люблю тебя, мой хороший, — прошептала она едва слышно.

Энтони приподнял веки. Оказывается, он не спал.

— Я тоже тебя люблю, мама. Он радостно улыбнулся и закрыл глаза. Он всегда радовался, когда мама была рядом.

Расставаться с Энтони всегда было пыткой, и этот раз не стал исключением. Сердце у Сабины сжалось, к горлу подступил комок, но она ради него старалась не подавать виду, обещала снова прилететь через несколько недель и сообщила, что отправляется в Нью-Йорк, а он сказал ей, что будет смотреть сериал. А затем наступила самая тяжелая минута: Сабина обняла своего мальчика, чувствуя его тепло, ту искорку жизни, которая в нем осталась. Порой она ненавидела себя за то, что не поселилась с ним, бросив все, но тогда она не могла бы его содержать. Сабина часто подумывала перевести Энтони в Лос-Анджелес, но ему необходимо было находиться поблизости от Стэнфордской клиники. Другого выбора не оставалось, да и поздно было искать иные варианты. Надо было максимально использовать этот.

— Я люблю тебя, мой дорогой… сильно-сильно!

Она улыбнулась сквозь слезы, а Энтони велел ей не плакать. Он был самым мужественным ребенком на свете…

Сабина, преодолевая щемящую душевную, почти физически ощутимую боль, заставила себя выйти за дверь, села в такси, надвинула черную соломенную шляпу, поправила черные очки. Она могла бы уже привыкнуть к этой боли, но знала, что никогда не привыкнет. А когда он уйдет… она все равно будет о нем помнить… и помнить их взаимную любовь, в которую никто никогда не был посвящен… «Как можно даже только начать объяснять это Мелу?» — думала Сабина. Она не хотела, чтобы он ее жалел. Это и так ничего бы не изменило ни для Энтони, ни для нее самой. Такую трагедию она не представляла себе в самых черных снах, и все равно ни за что на свете не могла отказаться от радости любить сына.