Ариадна Борисова - Игра

Внезапный апрельский снег быстро превратил в гравюры наши сумеречные силуэты. Приятели поинтересовались планами на будущее, коротко поделились своими и, отдав дань приличию, продолжили прерванный моим появлением разговор. Подняв ладонь вверх, Юра сказал, что в природе нет ничего совершеннее снежинок, потому что они симметричны.

– Значит ли это, что вы – совершенство человеческой природы? – усмехнулась Катя.

– Да, мы – улучшенная модель человека, – спокойно ответил Юра.

– Серии «Адам», – уточнил его брат.

– А женщина, по-вашему, не человек?

– Женщина – средство для воспроизведения и удовольствия. Хорошо перченный шашлык на ребрышке… Просто природа пока не изобрела другого способа создавать мужчин.

– А… любовь?

– Любви нет, – рассмеялся Юра. – Ее придумали как приманку для занятий сексом, чтобы романтизировать биологию оплодотворения.

– Ромео и Джульетта – тоже романтика биологии?

– О, этот вечный трагедь! – Юра закатил глаза к небу. – Нет ничего банальнее на свете, чем повесть…

Дима продолжил:

– Та же потеря хрустальной туфельки – романтическая интрига, в которую дочь лесника постаралась завлечь принца. На самом деле за сказочным сюжетом кроется элементарный расчет. Фея удружила родственнице не напрасно, все шло по плану. С чего бы иначе Золушка терпела неудобные туфли, натирающие ей пятки? Интересно, горный был хрусталь? Может, просто богемское стекло? А? Как думаешь?

– Думаю, что вы – дураки, – голос Кати звенел и подрагивал от холода. Или от ярости.

– Не обижайся! Мы тебя оба любим. Я люблю твою правую половину, а Димка – левую! – Дурачась, Юра кинул в Катю снежком.

– Вот как, – обронила она, резко отмахнувшись от этого замаскированного предложения переменить тему. – Выходит, женщина нужна мужчине только как естественное… как наиболее удобное приспособление для эякуляции?

Вопрос остался без ответа.

Я не стал вмешиваться. Мне было смешно: то, о чем они говорили, было глупым возрастным трепом, когда парни корчат из себя бывалых и тащатся от своей умности, а девушки не без упоения играют роль жертв. Сказать было нечего, да они и забыли о моем присутствии. Демонстративно, похоже.

Неуютная пауза после Катиных слов растянулась, умножая неловкость. За это время я сообразил, что слова тут ни при чем. Верхняя оболочка их разговора прикрывала что-то более интимное, о чем я не имел понятия. Я чувствовал себя прилипшим к замочной скважине мальчишкой, который подслушал то, что вовсе не предназначалось для его ушей. Нет, даже не мальчишкой, а кем-то еще мельче и ничтожнее, ведь разговор велся в моем присутствии так, будто меня не существовало здесь, во дворе, на улице и вообще в природе, на планете Земля.

Юра скатал новый снежок. Дима отвернулся и засвистел модный напев. Катя молчала.

Мне почудилось, что обстановка начинена взрывчаткой. Я решил удалиться по-английски, не прощаясь. Моего ухода никто не заметил. У всех троих был чрезвычайно занятой вид.

Свет в подъезде не горел, что дало возможность теперь уже с вполне определенной целью прильнуть ухом к дверной щели. Но напрасно я готовился к длительной засаде и старался максимально напрячь слух. До меня донеслось единственное слово, громко произнесенное Катей: «Пока». И они разошлись в разные стороны. То есть Катя в одну, а близнецы в другую.

Едва скрип их шагов стих, я выбежал и на цыпочках помчался за ней. Снег был рыхлым и мягким, но бессовестно взвизгивал под каблуками. Как я ни старался остаться незамеченным, она обернулась.

– Катя!

Шаг навстречу.

– Володя…

Ее дыхание было горячим, а губы холодными, как лед. Когда она увлекла меня к широкому подоконнику подъезда, мои руки на ее маленькой груди тряслись, будто в пляске святого Витта.

Я не мог расстегнуть ширинку, бормотал что-то бессмысленное и бессмысленно копошился, а Катя, кажется, помогала мне драть пуговицы с мясом… Все мои нервные окончания сконцентрировались между батареями отопления и подоконником… этот подоконник, высокий и угловатый, торчал так неудобно…

У меня никогда не было поэтического слуха, но, честное слово, я больше не видел и не понимал ничего. В глазах вперемешку с красными осенними листьями бешено завертелись великаны, карлики, львы, женщины с кошачьими головами… Девичий стан, схваченный моими отнюдь не шелковыми лапищами, задвигался ритмично, как в танце, нанизывая Катю на меня… земной мир с космической быстротой полетел к чертовой матери счастливыми, блаженными до боли толчками… Я ощутил приближение смерти или рождения, или того и другого вместе, хотя так не может быть… не может быть… не бывает…